Проклятые поэты

Верлен был не только новатором в лирической поэзии, но одновременно дал французской католической литературе стихи, наполненные правдивым, глубоким и волнующим чувством. Давно уже никто так не передавал раскаяние, покорность, нежную и неколебимую веру, радостную любовь к Богу. Он действительно попал в тон первых францисканцев или, говоря точнее, передал настроения народа, который воспринял францисканский дух, народа, который в средние века приобщился к нежному покаянию и всепрощению Евангелия. Ему лишь не хватает тех сладких грез, нежных фантазий, любовного опьянения праведной души, которые присущи кантикам убогих монахов из Ассизи, божьих жонглеров и трубадуров аскетизма. Но он правдиво передал с удивительной свежестью отдельные движения души, исполненные грации; он сделал это с очаровательной неловкостью выражений, являющейся наивысшим эффектом искусства. Не следует забывать, что рядом со спонтанными находками в сборнике «Мудрость» есть строки, которые потребовали от него огромного труда. Некоторые из них – это переводы, перефразы, обработки «Имитации Иисуса Христа»[52] или Литургии, уже не говоря о перепевах из Данте.

Конечно, Верлен не был, как то представляется некоторыми его поклонниками, «великим католическим поэтом Франции» – его покаяния часто сменялись грехопадениями, а христианские стихи – эротическими и «кабацкими»; естественно, он не был «праведником», но это не умаляет красоты его мистических и теургических стихотворений. Со времен средневековья никто так не воспевал Евхаристию, Иисуса Христа и Деву Марию, как это делал новый падший ангел, завсегдатай кофеен Латинского квартала. Нет никаких сомнений в том, что «Мудрость» – одна из лучших христианских книг, написанных в Новое время.

Поворот Верлена к христианству не только наполнил мистическим содержанием стихи, но приблизил к пониманию божественной полноты и божественного единства мира, насытил их культурным пафосом европейской цивилизации, давшей множество примеров высочайших взлетов человеческого духа. Верлен «Мудрости» – это совсем другой поэт, чем автор «Сатурнических стихотворений» или «Романсов без слов», – сказался семилетний перерыв, наполненный страданиями и переживаниями «прóклятого». Отныне каждая его миниатюра – мазок огромного эпического полотна, изображающего грандиозность мира и человеческих страстей.

Антуан Адан полагает, что «Мудростью» Верлен порывает с импрессионизмом и приходит к «подлинному символизму», который «занимательной игре» в психологические ассоциации предпочитает «поэзию невидимого и потустороннего». «Мудрость» действительно насыщена «символами души», «раздавленной, углубившейся в ночь, которую пронизывают лучи надежды».

Рубен Дарио:

Я знаю: священный огонь обжигал его руки. И как терзаемый раскаяньем флагеллант осыпает себя ударами кнута, так Верлен бичевал свою душу – капли этой крови запеклись на строках его песен.

Леон Блуа:

Он [Верлен] преклоняет колена при входе в древнее вместилище надежды, в исконный корабль Экстазов и из глубины сознания взывает к воскресшему Богу (у Блуа – «к поруганному бичами» Богу, но в этом выражении следует видеть уступку западному «долоризму», поклонению страданию), чтобы он был свидетелем его жертвы.