Проклятые поэты

В поздних стихах Верлен редко жалуется, чаще иронизирует над собой, и мало того – приливы душевной бодрости и вспышки жизнелюбия порой теснят усталую горечь. Современникам, в том числе именитым, он представлялся «пьяным Сократом и грязным Диогеном» в одном лице – и это было еще самым изысканным определением: в адрес Верлена звучало немало любезностей, печатных и непечатных, как, например, «сердце свиньи», «собачий нрав» и прочее.

«Счастьем», по иронии судьбы и названия, кончается великий Верлен. «Песни к ней» – это уже шаг к упадку, хотя и здесь еще встречаются отсветы былого Верлена.

Безумство плоти без предела,
Меня лелеет это тело,
Священнейшая плоть твоя!
Зажженный страстностью твоею,
От этой плоти пламенею,
И, черт возьми, она моя!

Но здесь нам надо торопиться,

Недолгим счастьем насладиться,
Самозабвение вкусить,
Люби же, злая баловница,
Как льются воды, свищет птица, —
Вот так и мы должны любить.

«Плоть и поношения» ничего не добавляют к его поэтическим откровениям, все чаще свидетельствуя о неразборчивости спивающегося и опускающегося поэта.

Не могу понять, не знаю…
Это сон или Верлен?..
Я люблю иль умираю?
Это чары или плен?

Из разбитого фиала

Всюду в мире разлита
Или мука идеала,
Или муки красота.

Его поздние стихи менее лиричны, музыкальны и субъективны – внешний мир все настоятельнее оттесняет внутренний.

Вот, например, квартал, где поселиться мне
Под крышей довелось. Отсюда я немало
Увидел всяких сцен: ведь нищета квартала
Не прячется от глаз соседей, и она
Их бедности сродни и каждому видна.

Поздняя лирика чрезмерно цинична, надуманна – свидетельство прогрессирующего распада личности поэта, бравирующего собственной порочностью. Изощренная форма вступает в зловещий конфликт с незначительным содержанием, а то и с откровенным куражом…

По мнению французского поэта и критика Жан-Поля Ришара, Верлену свойственно, как клошару, пассивное выжидание, придающее некую пресность его поэзии:

Между предметом, произведшим ощущение, и духом, воспринявшим его, ощущение, прошло такое количество пространства, что, дойдя, оно в значительной степени опустошилось от многозначного богатства чувства, каким оно было наделено вначале… Те туманные просторы времени и пространства, которые ощущению пришлось переплыть, притупили его живость, уменьшили его особливость: оно живет уже жизнью приглушенной, издыхающей.

Чтобы преодолеть эту пресность, это убаюкивание, Верлен широко «культивирует диссонанс, ищет крикливых созвучий, фальшивых нот». Кроме того, он сознательно идет на внутренний разброд и шатание – отсюда образ опавшего листа, прихотью ветра гонимого по земле ветром. («Мы только опавшие листья», – по другому поводу скажет Альберт Эйнштейн.)

По мнению Ж.-П. Ришара, беда Верлена заключалась в том, что он не захотел или не сумел довести до конца опыт «чистого ощущения», что он не достиг той предельной точки, где, теряя себя всего, он мог бы снова себя обрести. Религиозное обращение в книге «Sagesse», «та щепетильная вера, которая пришла на смену туманному познанию», возврат к общему смыслу в подходе к действительности привели к «поэзии поучительной и болтливой».