Проклятые поэты

Самый свободный век истории, давший этот взрыв гениальности, и «Капитал», поставивший на ней крест, – яркое свидетельство возможностей даже ограниченной свободы.

Подобно первому Возрождению, этот новый, поэтический Ренессанс, уже родивший свою погибель, был крайне индивидуалистичен. Вагнер, Шопенгауэр, заповеди Заратустры, штирнеровский эгоцентризм, Рескин, прерафаэлиты готовили почву для новых, неожиданных всходов.

* * *

Поэт-взлет, поэт-вопль, поэт-божья благодать, Соловей из Шарлевиля за четыре года пролетел два столетия: в шестнадцать – парнасский романтик, в семнадцать – эскапист, бегущий из бытия, в девятнадцать – Мафусаил, автор «Озарений», добровольно отказавшийся от Божьего дара.

Что это? Гениальная непоследовательность, случай, горькая ирония судьбы?

Эволюция Рембо – это эволюция модернизма…

Это уникальный феномен: 16-летний бунтарь обращается в 18-летнего мудреца, за короткий срок прошедшего путь прозрения, объявившего бунт грабежом и призвавшего рабов к благодати («Утро», «Дурная кровь»). Отвращаясь от мести, он слышит песнь небес, призывающую благословлять жизнь, умиротвориться, возлюбить ближних, созерцать добро.

Но мудрость юного Рембо оказалась еще глубже: обращение к природной и Божественной чистоте в «Пребывании в аду» происходит в атмосфере этого ада; поэт верит и сомневается; он обращается к Божественной первозданности сквозь черноту пожарищ – ада и сознания. Или сознания-ада.

Да, за 4 года Рембо прошел путь длиною в жизнь – нет, в эпоху – и не просто путь смертного, но путь мудреца, созревшего к началу жизни. В 1872 году вчерашний якобинец пишет свое «Головокружение» («Vertige»), о котором Брижамен Фондан скажет, что это прокламация не революции, а конца света. Поэт отрицает не только суверенов, но и вассалов, колонов – всю человеческую массу. Вполне в духе апокалипсиса речь идет о всеобщем уничтожении, мириадах убийств, морях крови и огня. В «Слезе», «Мишеле и Кристине», «Воспоминании» юный Соломон отрицает действительность ради сознания, порвавшего все связи с реальностью. Остается только душевная жизнь – не слишком ли для 18-летнего поэта?!

Почему поэты экстаза – пессимисты? Немудрено: из такой поэзии не возвращаются целыми. Леопарди, Байрон, Клейст, другие романтики уже знали цену пения – безысходность и тоску. Даже Гёльдерлин, для которого поэзия – последний приют, возвратился из нее израненным и безумным. «Я не могу оставить без исцеления рану, которую он нанес моему разуму».

Миф о Рембо

Прост как девственный лес и прекрасен как тигр.

П. Верлен об А. Рембо

Мы не знаем больше, был ли он прекрасен или безобразен, был ли он садистом, мазохистом или садо-мазохистом; поэтом, «архипоэтом» или, скорее, «антипоэтом»… Мы не знаем больше, что читать в каждом его тексте.

Р. Этьембль

Странный, магический и рано созревший пророк; ангел и демон; литературный Христофор Колумб; паломник бесконечной трансцендентности, мистического садизма; молодой Антихрист; Новый Мессия; йог и т. д. Вот Рембо. Он беседует со своей душой, этот метеор, этот Вечный жид, этот адский жених и безумная дева одновременно.

Р. Клозель

Миф о Рембо всегда останется мифом: разве можно разобраться в молнии? Схемы бессмысленны: абсолютная неповторимость – «О мое Богатство! Мой мир красоты!». Конечно, можно обнаружить влияния Бодлера, Банвиля, раннего Верлена (Изидор Дюкасс – сверстник), еще глубже – Гонгоры, Бертрана, Гёльдерлина, Шодерло де Лакло, Клейста или Китса, но могут ли быть пастыри у непоследовательности, путеводители – у льющейся метафоричности, наставники – у хаоса?

Рембальдистике еще предстоит создать мифы об ангельском мальчике, гении-подростке, отказавшемся от самого себя – «Рембо, ты себя недостоин…», – но и первых попыток более чем достаточно: от строителя замков из слоновой кости до берришоновского Заратустры – колониста-конквистадора: Берришон, Бернар, Бретон, Кулон, Зайед, Чадвик, Фондан, Этьембль, Гоффен, Адан, Гоклер, Ривьер, Делаэ, Изабелла Рембо, Аккет, Карре, Рюшон, Клодель, де Лакост, де Реневилль, Лакамбр, Старки, Галь… Хотя творчество Рембо охватывает лишь несколько лет жизни и умещается в одном томе, о нем написаны тысячи и тысячи работ…