Проклятые поэты

Я всегда был противником классификации принципиально неклассифицируемого, когда же поэты – крупнейшие поэты! да еще символисты! – группируют себя, это выглядит курьезно. Ведь поэт – это Тот-Кто-Ни-На-Кого-Не-Похож. Какая же здесь может быть школа?

И все же школа была…

Бодлер, Лотреамон, Верлен, Рембо были прелюдией к музыкально-поэтическому искусству боли, отказа и… надежды. Вершины этого камерного искусства – те, кого мы в тотальности уничижения именуем малыми символистами: Мореас, Вьеле-Гриффен, Тайяд, Ренье, Де Кардонель, Кан, Самен, Лафорг, Жамм Мерриль, и которые нам уж и вовсе недоступны.

Это поклеп, что вслед за парнасцами и Малларме символисты уходили от зла и боли жизни в гармонию поэзии. Уход, может быть, и был, но символизм им далеко не исчерпывался. Содержательной стороной этой поэзии была ее глубочайшая философичность.

Не говори, что жизнь – благословенный рай:
Не повторяй глупца, а чаще – негодяя.
Особенно не вторь, как немощный слюнтяй,
Тому, что жизнь – одно злосчастие без края.

Как верба по весне, будь радостен – и плачь,
Как ветер, как волна, прокравшаяся в дюны,
Все радости вкуси, все боли неудач
И молви: я богат, но это – лишь кануны!

Символизм – это не отказ от бытия, но вызов реальности: обвинительный акт, и приговор, и оправдание, и скорбь, и жизнь…

Рембо в России

Артур Рембо один из «прóклятых поэтов», которыми гордится французская поэзия. Но в проклятии, тяготевшем над ним, нет ничего «божественного»… ничего личного. Это было проклятие времени, в котором он жил.

А. Белый

Россия познакомилась с Артюром Рембо по статье З. Венгеровой в «Вестнике Европы» (1892 г.), в которой он назван «пророком новых путей искусства». Нет сомнений в том, что Серебряный век многим обязан «прóклятым». Брюсов начинал свой поэтический путь стихотворением «Я сын столетия, культуры нашей раб…» – явным подражанием Рембо. Позже в статье «К истории символизма» он выделил Рембо как ключевую фигуру в «реформе поэтического языка»:

Рембо пошел дальше [Верлена] и вовсе откинул определенное содержание стихотворения, он просто дал мозаику слов и выражений, которая должна слиться в душе читателя в одно целое впечатление.

Брюсову же принадлежит первый перевод стихотворения Рембо «Испуганные» (1895 г.). В «первом футуристе», как не вполне точно определил поэта-юношу Брюсов, его привлекала «неподражаемая непосредственность, тонкая наблюдательность, изумительное мастерство слова».

За исключением А. Блока, почти все поэты Серебряного века отдали дань «прóклятым поэтам» – А. Белый, И. Анненский, А. Добролюбов, Ф. Сологуб, Б. Лифшиц, С. Бобров, Д. Бурлюк, Н. Гумилёв, А. Эфрон, О. Чюмина.

В приложениях к «Тихим песням» (1904 г.) И. Анненский сделал подборку переводов «Парнасцы и прóклятые». А. Белый уподоблял собственный творческий путь с «новатором в искусстве», как он называл Рембо. А. Добролюбов учился у «прóклятых» верлибру. Перевод Н. Гумилёвым «Эмалей и камей» был программной акцией акмеизма. Ф. Сологуб поместил в «Стрельце» большой цикл стихотворений в прозе из «Illuminations» А. Рембо.

Можно без преувеличения сказать, что творчество поэтов Серебряного века во многом вдохновлялось французскими предтечами: достаточно сказать, что совпадения «Жемчугов» с «Эмалями и камеями» лежат на поверхности.

Большинство русских символистов разделяло «ясновидчески-теургические» принципы А. Рембо. Так, Вячеслав Иванов в «Бороздах и межах» называл поэта «теургом», «тайновидцем и тайнотворцем жизни», а А. Белый в «Арабесках» заявлял:

Художник – бог своего мира. Вот почему искра Божества, запавшая из мира бытия в произведение художника, окрашивает художественное произведение демоническим блеском… Художник противопоставлен Богу. Он вечный богоборец.