Проклятые поэты

Не будем ввергаться в бесплодный спор о том, переоценил ли Эдгар По, а вслед за ним – Бодлер и Валери – рассудочность поэзии. Не будем потому, что у самых харизматических поэтов она бесспорно присутствует в огромных количествах, свидетельство тому – рукопись. Но исчерпывается ли поэзия как таковая преднамеренностью, замыслом, идеей? Правда ли, что поэтический эффект конструируется с расчетом психологии и реакции читателя? Но ведь сам Валери признает, что поэт – только посредник эмоции и сознания. «Между двумя языками – чистой мелодией и системой знаков – пролегает царство поэта». Вспоминая в другом месте «чердак» Гонкуров и учтивый, резкий разговор двух стоящих на крайних концах литературы гениев – Золя и Малларме, – разве не имел в виду Валери то, что разделяет «Землю» от «Прозы для дез Эссента»?

Да, рассчитанность, но и вдохновенность. Да, выверенность ритмики, но и фантазия. Да, триумф чистой образности, но и…

Но этот бренный мир, к несчастью, – наш властитель,
Он вездесущ. Куда мы от него уйдем?
Зловонье глупости плывет в мою обитель,
И затыкаю нос, любуясь синим днем.

Поруганный кристалл смогу ль пронзить в просторах
Я, кто познал сполна и горечь и тщету?
О, как мне улететь на двух крылах бесперых,
В пучину вечности не рухнув на лету?

Да, вера Эдгара По в могущество слова почти беспредельна: мысль, недосягаемая для языка слов, невозможна. Даже самые хрупкие грезы, еще не ставшие мыслями, даже экстаз, возносящий человека над природой, – даже они имеют свои словесные воплощения, даже поэтические состояния, их вызывающие, подконтрольны.

Да, Эдгар По первым исследовал просодические возможности языка, да, он виртуозно осуществил симбиоз логики и фантазии, тщательной детализации и силы воображения, правды и мистификации. Да, он требовал интеллектуальной сложности, обогащающей поэзию.

Но разве при всем этом в его поэтике первенствует счет, а не dream, греза, сновидение, мечта? Разве здесь нет сознательного отказа от обыденного мира, тяги к бесплотной красоте, печальной восторженности небесно-зоркого духа? Разве здесь не доминирует настроение, физическое ощущение скоротечности сущего, устремленность к идеальному и осознание его недостижимости? Разве тончайшие движения души, навеваемые его поэзией, – результат одного только слова?

Нет, его поэзия – это магия звуковосприятия, бессознательное постижение того, что эмоциональное воздействие происходит подсознательно, минуя разум.

Мне, расчетливому человеку земли, понятно негодование Элиота (даже если «Философия композиции» вовсе не мистификация Эдгара По).

Бессознательный элемент невычленяем, но именно он, а не расчет, делает поэзию поэзией.

Это не мой домысел: и в эссеистике, и в стихах (например, в стихотворении «Всякий дух резюмирован») Малларме требует избегать однозначности («точного смысла») образов, убивающей жизненно необходимую неопределенность, смутность, непредсказуемость:

Точный смысл похерит сдуру
Смутную литературу.

То, против чего восставал Валери – энтузиазм – и то, что он приписывал Малларме – расчетливую сознательность творчества, – было данью интеллектуализму эпохи. Но Малларме не был геометром поэзии, холодным и расчетливым строителем поэтической красоты. В светлой его темноте кипят чувства, сквозь его продуманную изощренность просвечивает порыв. Поэт без порыва? – Нонсенс. Совершенство – это страстность, даже если к ней примешан расчет. Да, расчет необходим, но сегодня я восстаю против расчета, ибо слишком хорошо знаю, до чего он способен довести поэзию и не только ее. Почему – довести? – До чего он довел ее и все остальное…

Эстетическая философия Стефана Малларме уделяет внимание амбивалентной игре Случайности и Необходимости: двойственное положение человека в мире определяется взаимопереплетением хаоса и порядка – случайности феноменального мира вне человека и закономерности пронизывающих универсум структурных отношений, постигаемых сознанием. У человека, таким образом, есть выбор – раствориться в хаосе бытия или попытаться проникнуть в бытийную тайну, постичь мировое единство: «Вопрос о единстве в многообразии есть корень всякой философии, всякого искусства, всякой науки, всякой критики».

Материалистическая и атеистическая философия Малларме исходит из приоритета двух начал – материального бытия и настоящего момента, который есть Вечность: