Проклятые поэты

Отрешение от материи было необходимо для ухода от ее зла. Но это вовсе не уход от жизни. Трагизм существования, омраченность бытия – отправные точки искусства для искусства. Поскольку бытие – это мрак и другого не дано, следует искать свет в надчеловеческих сферах. В сущности, Малларме оптимист, но его надежда коренится не в темноте бытия, а в светлой идее. Бездне, Пучине в «Удаче» противостоит Повелитель. Это и Бог, и Сознание, и Дух, и Искусство, и Мудрость, и Поэт – все, что может противостоять бешенству волн, зиянию пещер, низменной жизни.

Музыка

Поэзия должна стремиться к поэзии культовых песнопений.

Н. Гумилёв

Познакомившись с шопенгауэровским определением музыки как трансцендентной вещи в себе, Малларме распространил теорию символов на поэзию, эту «область тайного». Но поскольку первичным материалом поэзии являются не звуки, а вульгаризированные практикой слова, необходимо освободиться от «языка видимого мира», преобразовать его функцию и значимость.

Здесь следует вернуться к эстетике Эдгара По: «Музыка в соединении с идеей, доставляющей удовольствие, есть поэзия». Это – эпиграф ко всему постбодлеровскому искусству для искусства.

Для Эдгара По музыка – вовсе не ритм, как поэзия – не рифма. Не бывает утонченной красоты без некоторой необычности в пропорциях. Уже древние понимали это – не потому ли древнееврейский стих не знал рифмы.

Полагая музыку высшим видом искусства, Эдгар По придавал напевность не только своим стихам, но и своей прозе, превращая то и другое в литургию.

Все его творчество – студия просодии.

Быть может, именно в музыке, писал Эдгар По, душа более всего приближается к той великой цели, к которой, будучи одухотворена поэтическим чувством, она стремится, – к созданию неземной красоты. Часто мы ощущаем с трепетным восторгом, что земная арфа исторгает звуки, ведомые ангелам. И поэтому не может быть сомнения, что союз поэзии с музыкой открывает широчайшее поле для поэтического развития.

Но, определяя поэзию как созидание прекрасного посредством ритма, Эдгар По не требует исключения «зоны страсти, предписания долга и даже уроков истины», ибо «истинный художник всегда сумеет приглушить их и сделать подчиненными тому прекрасному, что образует атмосферу стиха».

Я полагаю, что нужно, чтобы был только намек. Созерцание предметов, образы, зарождающиеся из мечтаний, – в этом пение. Назвать предмет – значит уничтожить три четверти наслаждения поэта, состоящего в счастьи постепенного угадывания; внушение – вот идеал.

Настоящее употребление этой тайны – в этом состоит символ: мало-помалу вызывать предмет для того, чтобы показать душевное состояние…

В поэзии должна быть всегда загадка, в этом цель литературы; нет никакой другой, как вызывание образов.

Его неявной целью было: пройти сквозь толщу бытия и тем самым приобщиться к Абсолюту.

Для этого слово должно вибрировать, переливаться, брезжить, ускользать от собственной формы. Оно должно быть гибким, ассоциативным, прихотливым. Оно должно рисовать не вещь, но впечатление, быть подсознательным актом.

Таким образом однозначная единственность образа была заменена художественным символом, заключающим в себе целый ряд значений. Это был путь к мультиверсуму – к многозначной, выходящей за рамки рассудочности поэзии. В манифесте Жана Мореаса так и говорилось: трансцендентная, сверхчувственная, несказанная поэзия, мир иной, тайна. И символ как знак несказанного.

– Зачем? – вопрошает рационалист. Разве любую мысль, самую изощренную идею нельзя выразить ясно, просто и прекрасно? Надо стремиться к этому!

– Но разве человек прост? Разве однозначен мир, любовь, слово? Что есть мысль без ауры? Почему обыденные слова, слагаясь в стихи, вызывают трепет?

Быть ясным вовсе не значит быть художественным. Самые плохие произведения являются плодом благих намерений, говорил Оскар Уайльд.

Конечную задачу поэзии Малларме усматривал в преодолении коммуникативной функции языка, в инструментализации поэтической речи.

Сущность символизма: внушить то, что не может быть выражено значением слова; поэзия, музыкально внушающая несказанное; продление в читателе теургического излияния писателя; поэзия, рождающая не идеи – душевный трепет.

В «Un principe de vers» Малларме отделяет намекающую поэтическую речь от сообщающей обыденной. Отсюда – дематериализующая слово, разреженная, импрессионистская поэзия настроения и намека.