Проклятые поэты

И все же, несмотря на подстерегавшее не раз Малларме «смертельное бессилье», расплату за брезгливую неприязнь ко всему посюстороннему, мираж лучезарного «Ничто, которое и есть Истина» заставлял этот бестрепетный в своих озадачивающих крайностях ум продвигаться все дальше к заключению: взыскуемой незамутненностью обладает, пожалуй, разве что молчание пустого листа бумаги. Но, прежде чем перед Малларме замаячил столь безутешный исход, этот «виртуоз на поприще чистоты» (П. Валери) не раз перестраивал словесные силки для улавливания упрямо ускользавшего призрака. Он хитроумно усложнял игру-взаимоперекличку речений, избавленных от привязки к своему предметному, слишком их «загрязняющему» смыслу, так что в конце концов само письмо позднего Малларме сделалось непроницаемо темным – своего рода искуснейшим безмолвием.

Стремление адекватно передать жизнь души требует от поэта не только новой выразительности, но и новых речевых средств. Все чаще приходится избегать пунктуации, сводить к минимуму глаголы, предпочитать непрерывный словесный поток грамматически освобожденной речи.

«Броском игральных костей никогда не упразднить случая» – воплощение принципа свободной организации стиха: одна длящаяся неупорядоченная фраза с многочисленными инверсиями, переносами частей речи и членов предложения, переменой местами целых фраз и сонетов, – фраза, создающая зыбкость, многомерность, многосмысленность, ассоциативность. Сам метод построения символов – радость угадывания, поиск аналогий между несравнимым.

Темнота и трудность понимания стихов Малларме «последней манеры» проистекает и из противоположного стремления поэта – стремления отрешиться от противоречивости, сложности и запутанности реального мира, из стремления поэта освободить образ от второстепенного, очистить его от деталей и подробностей, поскольку и непосредственная жизнь человеческой души представляется ему временами эмпирией, по сравнению со сферой сознания, идей, отвлеченных принципов. Поэт, часто переходя в ассоциативном ряду от одного образа к другому, опуская звенья этого ряда, как бы перепрыгивает через них и дает только его первичное и заключительное звено.

Поздний Малларме – едва ли не самый темный из французских лириков за все века. Со стихотворной «Прозы для дез Эссента» и сонета с виртуозной сквозной рифмовкой редчайших окончаний «ix-ух», он изобретает головоломные способы уже вовсе ни к чему сколько-нибудь определенному не отсылать, а вкрадчиво навевать – как в музыке или позднее в беспредметной живописи – ту или иную смутную душевную настроенность («запечатлевать не саму вещь, а производимые ею впечатления»). Она влечет за собой множество толкований, всегда более или менее допустимых и всегда более или менее произвольных.