Проклятые поэты

Поэты тщеславны и чувствительны: им нужны восторги и любовь. Одиночество пробуждает в них уязвленную гордость, и когда их никто не слушает, они начинают петь фальшиво.

А певчие птицы?

Да, поэту нравится, когда его слушают многие. Но настоящий, харизматический поэт прежде всего поет для себя. Как соловей. Поет, ибо не может не петь. Поет – даже под страхом смерти. Поет, ибо не имеет других средств выразить себя. И когда поет – разве ему нужны миллионы?

Но почему – эзотерично? изощренно? усложненно?

Поздний Малларме – едва ли не самый темный из французских лириков за все века, добыча разгадывателей ребусов без ключа. Он изобретает мудреные способы уже вовсе ни к чему не отсылать, а взаимоперекличкой речений самодостаточных, начисто избавленных от привязки к своим смыслам вкрадчиво навевать – как в музыке или, позднее, в беспредметной живописи – ту или иную смутную душевную настроенность, влекущую за собой бесконечное число подстановок, всегда более или менее допустимых и всегда более или менее произвольных. Пробуя разрубить затянутый всеми его предыдущими блужданиями узел, мучивший когда-то в России и Жуковского: «…невыразимое подвластно ль выраженью?», и по-своему Тютчева с его «мысль изреченная есть ложь», Малларме доходит до упований на «девственную непорочность» книжных полей и пробелов, способных при «лестничном» расположении печатных строк на листе в разворот страниц и вольных сменах наборных шрифтов сделаться наивыразительнейшими «свадебными залогами Идеи» во всем ее неотразимом первородстве. Однако и тогда, открыв этот пригодившийся стихотворцам XX века графический изыск, по-прежнему ничуть не облегчает доступ к тайне своего замысловатого и тем не менее покоряюще слаженного «самопорождающего» письма, которое колдовски немотствует о бытийно несказанном.

За эзотеричностью маллармизма кроется слишком многое… И естественное восхождение поэзии к своим высшим формам, и огромность художественной культуры, и отчаяние при виде общественного распада, грозного роста лицемерия и лжи, и протест против всех этих «прогрессов», «свобод» и «демократий», бегство от них…

Но – прежде всего – о сознание исчерпанности простоты.

А раз так, то поэт должен использовать все доступные ему средства, чтобы слова не раскрывали своего прямого значения, иначе ему не создать эстетического произведения.

Ведь выдающееся произведение всегда многослойно, только глубинный смысл свидетельствует о присутствии Бога. Нет Бога – нет поэзии.

Чтобы накануне эпохи катастроф и распада ценностей ощутить почву под собой, поэту необходимо было искать опору внутри самого себя, предаться фантазии, погрузиться в недра слова: игнорировать жизнь, чтобы обрести контакт с жизнью.

Заниматься искусством, держась в стороне от мира, невозможно – варварство не позволяет.