Проклятые убийцы

Дрожа и ступая маленькими шажками, Пустыня выбрался из «душевой». Зубы никак не сталкивались с братьями, стоящими сверху, словно парень наглотался экстази. Две тётки в белом надели на него рубашку, похожую на фартук мясника. Застегнули сзади. Подвели к палате и запустили замёрзшего бедолагу внутрь, после чего локация резко сменилась.

Пустыня опять оказался в квартире с белым паркетом, зарешёченными окнами и просторным залом с высокими стульями. На полке лежали связки ключей с брелоками в виде бирюзовой обезьяны. В виде улыбчивого пончика. В виде беспонтового мяча. Вообще без брелока. За окном висело вымытое небо, заполняя комнаты дневным светом.

Должно быть, Пустыня никуда не уходил. Должно быть, никто его и не связывал. Должно быть, его любили и принимали.

– Привет, Пустыня, – поздоровался радостный Калигула.

– Как себя чувствуешь, Пустыня? – спросил его Анубис с чашкой чифиря в руках.

– Ты уже смог себя простить? – мягко улыбнулся Сальери, не отрывая глаз от страниц с рукописью.

– Тебе разогреть сэндвич? – заботливо поинтересовалось Жиголо в блёкло-серых домашних штанах. И слёзы благодарности, словно волны во время прибоя, застлали его глаза.

– Спасибо за то, что вы есть, – искренне умилился Пустыня. – Без вас я бы точно сошёл с ума.

Стрижка

Пробьёт мой час – и на крюке повешусь!

– Стефан Малларме

Некоторые рыбы способны менять пол. К ним относятся таласомы синеголовые, рыбы-попугаи, рыбы-клоуны. Жиголо не было рыбой, но тоже относилось к ним.

– Нам всем нужно расслабиться, – выдохнул Пустыня, стоящий на пороге.

– Но прежде всего – поесть, – усмехнулось Жиголо, запихивая бутерброд в микроволновку. Однажды оно хотело поджарить в микроволновке хлеб, чтобы получились золотистые сухарики, но немного перестаралось. Машина задымилась, завоняло гарью, а сам ломоть почернел, превратившись в уголяшку. Будучи ребёнком, Жиголо отправило угольки в окно (те шмякнулись на тротуар) и принялось драить потемневшие стенки прибора. «Мистер Пропер» справлялся плохо, и тогда изобретательное Жиголо на свой страх и риск сунуло в микроволновую печь тарелку макарон, повертев колёсики. Пар смягчил тон коричневых шрамов, но избавиться от улик полностью так и не удалось. – Держи. Лопай, – Жиголо передало сэндвич Пустыне.

Анубис распечатал новую коробку конфет. Калигула спросил, нет ли в кухне молока, и только после того как услышал отрицательный ответ, уселся за стол.

– Чур, я мыть посуду не буду, – предупредил Сальери.

– С чего бы это вдруг? – фыркнул Калигула.

– Давайте воспользуемся считалочкой! – по-детски воскликнул Мама. – Вышел ёжик из тумана, вынул лошадь из кармана. Миски надо не разбить, а посуду будешь мыть! – с восторгом закончил он. Палец упёрся, разумеется, в Жиголо.

– Всегда к вашим услугам, – театрально уныло буркнуло оно, и все расхохотались, давясь крошками и ореховой начинкой.

К вечеру убийцы собрались в просторном холле, пожелав сыграть в забавную игру про море. Правда, немного изменённую.

– Пресса волнуется раз! Пресса волнуется два! Пресса волнуется три! Серийный убийца, замри! – восхищённо кричал Мама, после чего все застывали в той позе, в какой убивали своих жертв.

Пустыня стоял с вытянутой рукой, чьи пальцы складывались в пистолет. Сальери замахивался кулаком, в котором недоставало ножа. Жиголо пыталось изобразить ту сцену, где оно наваливалось на подушку. В общем, было очень весело.

А ночью стало ужасно.

Жиголо бродило по лабиринту, и вместо неба над ним глумился побеленный потолок. И вместо ламп болтались повешенные беременные женщины. Они не светили, но зато болтались. И вместо верёвок свисали кишки. Жиголо знало, что маньяки вроде Иртышова способны разрывать промежность руками и вырывать кишечник. Значит, есть маньяки, способные превращать кишечник в орудие нового убийства.

Жиголо неслось по ходам, как белый мышонок Элджернон, но, видимо, его интеллекта не хватало, чтобы вырваться из западни. Ноги висельников задевали лысую макушку. Осадки в виде страха валили так же обильно, как месячные в первые сутки менструации. От отвращения срабатывал рвотный рефлекс. Никогда не подводящий механизм. Но Жиголо доводили до слёз не столько повешенные будущие мамы (конечно, в будущем они уже не станут мамами, но по-другому их просто не назовёшь), сколько риск быть пойманным. Схваченным. Удушенным колготками. Его не прельщала перспектива стать чем-то вроде ёлочной игрушки. Или вонючки для авто. Или математического маятника. И вся жалость в том, что выхода из лабиринта не было.

***

Чтобы успокоиться, Жиголо заняло себя вязанием. Крючок плавно набирал цепочку из воздушных петель, и все тревоги отступали на задний план, менее проработанный и контрастный. Мягкая светло-коричневая пряжа ласкала пальцы, и кропотливый процесс растягивался на многие часы. Жиголо вязало шарф, чтобы согреться, когда отключат отопление. Чтобы закутать плечи, когда те покроются мурашками. Чтобы, в конце концов, удушиться.