Проклятые вечностью (СИ)

В серебряной тюрьме Анна перенесла все страдания, которые могут перенести узники, попавшие в преисподнюю и забытые там, в одном из темных подземелий. Шаткое перемирие, заключенное с вампиром, принесло лишь временное облегчение, но сводивший с ума голод разрушал все мосты и вновь ввергал ее бездну страха и боли. Она страдала от каждой минуты, проведенной в этом беспробудном мраке, и поэтому начинала считать каждый час этого вынужденного плена за день, а день за год, абсолютно утратив ощущение времени. Граф, как мог, пытался отвлечь ее от тяжких мыслей, рассказывая некоторые небылицы из своей смертной жизни, но в эти моменты внимание девушки было рассеянным, а иной раз и вовсе отсутствующим, ибо принцесса, не привыкшая к подобным лишениям, начинала чувствовать себя погребенной в этих мрачных стенах, лишенных малейшего проблеска света, будто в сырой могиле. Порой казалось, что она уходила в себя настолько, что просто не слышала его, устремив пустой взгляд на холодную стену. Тогда граф просто прижимал девушку к своей груди, проникая в ее сознание, стараясь утихомирить ее мысли. Но с каждым разом делать это становилось все сложнее, ибо находящееся в преддверии безумия сознание выстраивало перед ним непроходимую стену, сломать которую он не решался, опасаясь ввергнуть несчастную еще в большую пучину отчаяния, ибо унесенный в вымышленный мир рассудок мог не вынести столкновения с жестокой реальностью.

К несчастью, их не посещали тюремщики, поэтому выторговать некоторые привилегии, положенные именитым узникам, не представлялось возможным. Даже крысы, облюбовавшие эту камеру, с недавнего времени начали обходить ее стороной, чувствуя опасность, исходившую от таинственных арестантов.

Виктор не просчитался: голод, страх и тьма сделали свое дело — Анна была на грани сумасшествия. Она взывала к своим врагам, молила графа подарить ей быструю смерть, проливала горькие слезы у него на плече, но все, казалось, были глухи к ее призывам. Поэтому, исчерпав все человеческие средства, принцесса обращалась к Богу. Она не знала, имели ли право подобные ей взывать к Всевышнему, но лучик надежды, все еще тлеющий в недрах ее сознания, отчаянно боролся с подобными сомнениями. В эти мгновения границы исчезали и все благочестивые мысли, которыми жил ее несчастный разум, придавленный тяжелым бременем горькой судьбы, оживляли ее душу и сердце; она вспоминала молитвы, которым ее учил церковный пастырь, и находила в них смысл, ранее сокрытый. Отныне эти нестройные четверостишия не были пустым набором слов — горе и страх придали им глубокое сакральное значение, хотя бы ненадолго приносившее покой ее душе. Она молилась не с усердием, а с неистовством, граничившим с религиозным фанатизмом, но в эти моменты даже Дракула старался не прерывать ход ее мыслей, сдерживая ехидные замечания.

Поначалу, молясь вслух, девушка пугалась собственного голоса: каждый звук, отражающийся от стен, казался ей чужим и неестественным, оттого она впадала в какое-то оцепенение при каждом произнесенном слове. В иные моменты ей даже приходили пугающие видения загубленного прошлого, воскресшего перед ее измученным взором, как горькая насмешка высших сил, но, несмотря на это, Анна продолжала вторить священные слова, надеясь, что Господь вернет ей свою милость. Однако жаркие молитвы не приносили желаемого результата, узники все равно оставались в тюрьме, тогда дух ее омрачался, а кровавая пелена слез застилала глаза.

В такие моменты она понимала, что ничто не может продолжаться вечно и искреннее, как ей казалось, благочестие сменялось злостью на Господа и на весь окружающий мир. Она извергала богохульства и проклятия, от которых даже Дракулу начинало колотить мелкой дрожью, смешанной с раздражением. Принцесса упорно твердила себе, что ненависть и интриги утопающих в крови вампиров низвергли ее в пучину этого ада. Она кляла Виктора, кляла Дракулу, кляла Мираксиса и всех старейшин, кляла всех вампиров, когда-либо ступавших по земле, она ненавидела даже Ван Хелсинга, о котором, к собственному стыду, почти не вспоминала до этого. Принцесса искренне желала смерти каждому из них, мысленно предавала их самым страшным пыткам, какие только могло нарисовать ей объятое безумием воображение, но ни одна казнь не казалась ей подходящей для этих чудовищ. Ибо смерть, какой бы мучительной она ни была, всегда приносила умиротворение, а они, все те, кто обрек ее на эти невыносимые страдания, не достойны смерти. Они должны гореть, вечность провести в огне! Но вскоре ярость сменилась обреченным оцепенением, в котором рождались мысли о самоубийстве, однако тот хрупкий остаток веры в высшую справедливость не позволял ей привести свой план в исполнение, а потому она начинала провоцировать Дракулу, искренне надеясь на то, что он сможет сделать то, на что у нее не хватало воли.