Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 1

Баррикада пылала снаружи и изнутри, выбрасывая вверх клубы черного, похожего на сигнальный, дыма. Голосили вороны, нарезавшие вокруг вершины Мецады круги (они чуяли добычу загодя), и торжествующе орали внизу римляне. Римский лев готовился к трапезе. Осадные машины, заблаговременно отведенные к концу насыпи, туда, где им не грозило бушующее пламя, ждали своего часа. Битва была проиграна. Стоило стене догореть, и перед осаждающими открывался проход шириной почти в пятьдесят локтей — с такой дырой в обороне новой атаки не сдержать. И только то, что день начинал клониться к закату, давало Иегуде надежду, что вечернего штурма не будет — Сильва имел возможность никуда не спешить — и обитатели Мецады доживут до утра. Только до утра. Римляне дождутся рассвета и войдут в крепость вместе с первыми лучами солнца, не дожидаясь жары. Убивать пока прохладно гораздо легче, меньше устаешь.

Иегуда вспомнил грохот калиг по каменным мостовым Ерша-лаима — это вкатывались в город ощетинившиеся пилумами промеж сомкнутых щитов манипулы. С треском вылетали запертые двери — выжившие в голоде и междоусобицах горожане гибли под ударами римских мечей. Рев огня, пожирающего Храм (он был так силен, что мешал говорить за стенами Верхнего города!), не мог заглушить криков тысяч жертв, и Ершалаим гудел от предсмертных воплей, как растревоженное осиное гнездо.

Он тоже должен был умереть тогда, на девятый день знойного месяца ав. Но не умер. Яхве продлил его дни, послав навстречу проклятого Маттиаху.

От воспоминаний заныли шрамы. Иегуда положил ладонь на письменный прибор, с которым не расставался с того самого момента, как получил его в дар от Иосифа. Тот день казался теперь таким далеким, а ведь еще не прошло и трех лет, как…

— Я не могу давать тебе советы, — сказал бен Маттиаху, — ты старше меня и пережил больше. Но я писатель и мое предназначение — рассказывать истории. Многие считают писательство ненужным занятием, а я полагаю, что важнее него нет ничего на свете. Мы приходим и уходим, а книги остаются. Тела наши давно превратятся в прах, но мысли, перенесенные на пергамент, не истлеют. Мы творим историю для будущих поколений, и если перестанем писать, история умрет вмести с нами. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Иегуда кивнул.

Письменный прибор был невообразимо хорош — поистине, Иосиф делал ему царский подарок. Второй точно такой же висел на поясе самого бен Маттиаху, поблескивая серебряной отделкой.

— Ты знаешь грамоту, — продолжил Иосиф, — и прекрасный рассказчик. Того, что тебе довелось увидеть и пережить, хватит на десять обычных жизней. Расскажи людям свою историю! Ты качаешь головой? Почему?

— Я связан словом.

— Но женщина, которой ты это слово дал, давно мертва!

— Возможно, это так. Мне говорили, что она умерла в Эфесе, в год восстания.

— Семь лет назад? Что тогда мешает тебе?

— Разве мое обещание умерло вместе с ней?

Иосиф пожал плечами.

— Что останется от тебя после смерти, Иегуда? — спросил он негромко. — Кости? Горстка праха? Или книга о твоей жизни? Решать тебе.

— Ну… — протянул старик, закрепляя подарок на поясе. — Те-перъ-то одна вещь от меня точно останется, даже когда кости мои истлеют! И эту вещь дал мне ты. Спасибо, бен Маттиаху. И за совет, и за то, что спас меня во время резни. Я не надеялся, что ты будешь просить за сикария у самого Тита, но ты попросил.