Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 2

— С кошками? — спросила Арин, подъезжая к окошку заказов. — Профессор Кац, вы себе льстите! Больше похоже на то, что вы попали под автобус. Так что не высовывайтесь — нам еду не продадут и полицию вызовут! Надеюсь, что хоть друг не из пугливых…

— Ох… — выдохнул Рувим с тревогой в голосе. — Не из пугливых. Совсем не из пугливых! А жаль. Всем было бы лучше!

* * *

Римская империя. Эфес.

54 год н. э.

Иегуда предпочел бы не понимать, что именно происходит в Эфесе, но, к сожалению, за годы странствий он слишком много раз видел, как легко вчерашние друзья и соседи берутся за мечи, чтобы убивать друг друга. Как просто проливается человеческая кровь, и те, кто еще вчера пил вино из одного кубка, делился с ближним солью и хлебом, становились друг для друга хуже диких зверей.

Сначала Мириам бежала, но, как только дорога перестала идти под гору, выбилась из сил. Несмотря на поздний час, на улицах были люди — много людей. Одни, как и Иегуда со спутницей, шли к храму, к пылающим домам, другие спешили прочь. Их пробовали спрашивать, что произошло, но вразумительных ответов не было. Страх перед огнем заставлял эфесцев искать убежища — вонь пожарищ уже перебивала все ночные запахи, и красное зарево тяжело дышало над крышами, озаряя ночные улицы недобрым дрожащим светом.

Но Иегуда не считал пожар самым страшным, что могло грозить городу. Нет, огонь конечно же страшный враг, но куда ему тягаться с человеком? Разве пламя может сравниться с людской яростью и жестокостью? Иегуда уже мог расслышать крики, пока еще слабые, но сомнений не было — там, впереди, бесновалась толпа. Этот беспорядочный гул сотен голосов сливался в угрожающий низкий звук, пробирающий до костей, до дрожи в конечностях, и сердце Иегуды охватывала и сжимала, словно щипцами, холодная длань предчувствия. И предчувствие это было по-настоящему страшным.

Первое тело они увидели, войдя в торговые ряды, что шли второй улицей вдоль моря. Человек был все еще жив, хотя Иегуде стало непонятно, как жизнь еще держится в избитом, изломанном существе. Определить возраст мужчины было почти невозможно — он побывал в руках толпы, которая истоптала его, превратив плоть в одну большую рану. Окровавленный кусок мяса, еще несколько минут назад бывший человеком, умирал, лежа у стены, и даже не мог стонать от боли. Расплющенная грудная клетка не давала ему дышать, и он лишь скулил на коротком выдохе, как скулит попавший под повозку пес — коротко и жалобно. Все вокруг него было залито черным — черные потеки в пыли и на грубой, шершавой извести стен, на изгвазданной и порванной в клочья одежде.

Мириам вскрикнула, прикрывая рот ладонью. Двое мужчин, заметив лежащего, припустили прочь быстрым, подпрыгивающим шагом, боясь даже оглянуться. Иегуда закрыл раненого спиной от глаз спутницы, на миг склонился к телу и сделал почти незаметное движение рукой. Раненый умолк.

Этого нельзя было делать. Никак нельзя. По-хорошему, Иегуде не стоило даже приближаться к месту, где он мог попасть в руки властей, не то, что оказывать незнакомому человеку последнее милосердие! Но сделать иначе он не мог. Он сам мог лежать так же: в вязкой от собственной крови пыли, с ребрами, торчащими из тела, словно из разбитого штормом корабля. Он знал, что такое молить о смерти и ждать ее прихода, корчась от боли, что плавит разум, словно солнце — воск.

А так… Одно движение. Всего одно — и человек свободен.

Мириам, казалось, не заметила произошедшего. Или сделала вид, что не заметила.

Все, сказал сам себе Иегуда, достаточно. Не делай глупостей. Он все равно умер бы через пять минут. Я чувствую, что сегодня умрут многие. Помочь всем нельзя, не стоит и пытаться. Мое дело — сохранить жизнь ей. Ей и ее сыну. Их сыну. Это все, что осталось от Иешуа, и Иосиф не должен умереть! Не делай ничего, что помешает сохранить в неприкосновенности их жизни. Важны только они. Все остальное — неважно!

Они вновь бежали вдоль рядов. Справа горел дом и кто-то кричал в нем, то ли от страха, то ли уже от боли. Дым валил из окон, пылали деревянные разрезные ставни, по синему позли черные угольные разводы. У входа кучами тряпья лежали тела — трое, одно женское. В переулке копошилась толпа. Сколько человек — не разглядеть, уж больно густа и непроглядна была тень, накрывшая проход, но явно немало. Выбивали дверь. Разбежаться, чтобы с разгона выбить массивные створки, места не было, бить тараном тоже, и толпа, раскачиваясь, налегала на доски. Дерево скрипело, хрустело, но не поддавалось.

— Дом торговца Хрисиппа, я его знаю. — Мириам задыхалась от усталости. Голос ее дрожал. — Что они делают? Что они творят?

Иегуда на ходу выломал из торгового навеса палку и взвесил ее в руке. Сгодится. Не меч, но лучше, чем с сикой. Надо будет найти оружие посерьезнее, а пока обойдемся дубиной.