Проклятый. Hexed

Однако Морриган не относится к тем существам, которые берут вас медленно и легко. В течение следующих нескольких часов не было ни единого мгновения, когда какая-то часть моего тела не испытывала боли. Только первый поцелуй был мягким, нежным и чувственным – я даже подумал, что все же сумею испытать удовольствие. Но потом ее ногти впились в мое тело, я получил несколько пощечин, меня кусали, и я потерял не одну прядь волос. И если я не делал то, что от меня требовалось – как в те моменты, когда мой телефон начинал звонить и я хотел ответить, полагая, что это может быть Грануаль, желающая узнать, почему я не пришел на работу, – ее глаза загорались алым огнем и она начинала говорить, как Сигурни Уивер Биллу Мюррею: «Не существует Даны, есть только Зуул». Спорить в такой ситуации просто невозможно. Иными словами, меня затрахали до ужаса – ровно то, чего и хотела Морриган.

В последний час она заговорила на языке более древнем, чем я сам: думаю, это был протокельтский – пара гласных звуков изменилась, придыхательные согласные я и вовсе не сумел узнать, но Морриган не ожидала от меня ответов, и я просто молча ее слушал. Потом я почувствовал, что совершается какой-то ритуал, и понял, что мы творим магический секс, хотя и представить не мог, какова его цель. Наконец она объявила, что удовлетворена, и позволила мне остановиться. Мы уже давно перебрались в спальню, и я, задыхаясь, упал на простыни.

После такого секса трудно говорить о посткоитальном блаженстве: остается лишь облегчение от того, что ты выжил и даже не стал калекой, а также отчаянная нужда в «Гаторейде»[45].

– Вау, – прошептал я.

– Пожалуйста, – рассмеялась Морриган.

– За мир боли?

– Нет, за ухо.

– Что? – Я прикоснулся к тому месту, где еще совсем недавно нащупывал остатки хрящей, теперь же обнаружил нечто, очень напоминающее по форме ухо. – Оно настоящее?

– Конечно.

– Так вот, значит, зачем ты произносила те странные слова?

– Да.

Меня переполняла благодарность. Мне оказалось не по силам самому регенерировать откушенное демоном ухо, и теперь я снова чувствовал, что стал целым.

– Морриган, огромное тебе спасибо! Это так мило с твоей стороны…

Кулак Морриган угодил мне в живот и едва не пробил диафрагму.

– Что ты сейчас сказал? – Она схватила мою челюсть, повернула к себе лицо, и я увидел, как ее глаза начинают гореть красным огнем, пока я пытался втянуть в себя воздух.

– Ба… бу… будь проклято твое вмешательство, – наконец, сумел прохрипеть я.

– Вот это уже лучше, – сказала она, отпуская меня.

Похоже, обниматься мы больше не будем.

«Хм, Аттикус, ты уже закончил? Я хочу есть».

«О, Оберон, извини. Она меня не отпускала».

«Все нормально. Ты в порядке? А то мне показалось, что она совсем тебя загнала».

«Да, могу спорить, французские пуделихи никогда так с тобой не обращались».

Я повернулся к Морриган и вспомнил об обязанностях хозяина.

– Могу я предложить тебе что-нибудь выпить? – спросил я. – Или перекусить в пределах возможностей моей скромной кладовой?

– Меня устроит все, что ты сочтешь подходящим для завтрака, – ответила она.

Такие заявления никогда не следует принимать за чистую монету. Казалось, она будет счастлива, получив сардину в «Ритце», но на самом деле, если ей предложат не самое лучшее, что есть в моем доме, она будет глубоко оскорблена.

Я осторожно выскользнул из постели, весь в синяках и царапинах, которые горели от попавшего на них пота. Все у меня болело, к тому же последние силы закончились. Я понимал, что мне придется снова выйти наружу и напитаться энергией земли для исцеления, а еще появилось ощущение, что я только тем и занимаюсь, что пытаюсь привести в порядок свое несчастное тело.

«Клянусь святыми кошками, Аттикус! Она очень сильно тебя поцарапала», – сказал Оберон, когда я вышел из спальни.

«Да, это был настоящий фестиваль боли. Дай мне разобраться с моими ранами, и я займусь очень поздним завтраком».

Из-за того, что я практически полностью пропустил все утренние процедуры, я решил заняться ими сейчас, хотя уже давно наступил день. Я поставил на огонь кофейник и провел пять минут во дворе, успокаивая вопящую кожу. Почувствовав себя немного лучше, я вернулся в дом и запустил на стерео последний диск «Родриго и Габриэла»[46], а сам стал готовить роскошный завтрак: омлеты из трех яиц с сыром, нарезанная кубиками ветчина, шнитт-лук, а также пара упаковок колбасы с кленовым соусом (главным образом для Оберона), жареный картофель с луком и красным болгарским перцем и тосты с маслом и апельсиновым джемом.

Морриган вышла из спальни, когда я раскладывал еду по тарелкам. Она приняла душ, привела себя в порядок, но оставалась обнаженной и села за мой кухонный стол без малейших признаков смущения. Я и сам не стал одеваться и вдруг почувствовал себя просто великолепно – наступил тот редкий случай, когда я снова мог вести себя как настоящий кельт, не тревожась об обычаях американцев.