Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

Во сне ему приснилась любимая. Ощутив, как наяву, прикосновение прекрасного Еленкиного тела, он вздрогнул и размежил веки.

Рядом с ним лежала нагая Маша, стыдливо прикрывая руками грудь. На губах ее играла шаловливая улыбка, но в глазах стояли слезы.

– Не бойся, это я, – ласково сказала полонянка, и тут же жалобно добавила: – Коль не нравлюсь, так скажи, я уйду.

– Нравишься, – дрожа от возбуждения, ответил Ванька и крепко обнял женщину.

Почуяв бедрами его вздыбленное мужское достоинство, та с грустью вымолвила:

– Мне, конечно, можно, а сейчас, наверное, даже нужно соврать, но себя-то не обманывай. Соскучился по бабе – вот и все дела.

Княжич ничего ей не ответил, вместо этого начал целовать ее горячие губы, шею и пышную грудь.

– Да будет тебе, после нацелуешься, ежели желание не пропадет. Иди ко мне скорей, горе луковое.

Сама раздвинув лепестки своего заветного цветка, женщина умело помогла любовнику войти в себя. Как только Ванька одарил Машу семенем, она участливо спросила:

– Ну, как, полегчало или нет?

– Да, вроде, полегчало, – виновато улыбнулся Княжич.

– Вот и славно. Стало быть, не зря я хвасталась, что умею раны исцелять, особенно сердечные. А теперь пусти меня.

– Не пущу, мой теперь настал черед тебя уважить.

– Неужто еще хочешь?

– Хочу.

– Ну, тогда держись, – шутливо пригрозила Мария. При этом в черных глазах ее блеснули уже не слезы, а откровенно блудливые искорки.

Крепко обхватив чуток опешившего Ваньку руками и ногами, она сжала свое сладостное место, придав ему почти девичью узость, и с каким-то почти звериным неистовством предалась соитию. На сей раз полюбовники излились вместе. Чтоб не вскрикнуть, полонянка укусила Ивана за плечо и затихла. Очнувшись, она тихо прошептала:

– Хорош, ничего не скажешь, можешь бабу осчастливить, – затем уже насмешливо распорядилась: – Слезай, казак, чай, не кобылу оседлал.

Видя, как любовник не торопится ее покинуть, женщина вильнула своим роскошным задом, да так ловко, что тот свалился на свой любимый персидский ковер.

– Не спеши, ночка длинная.

«Да, не знаю уж, как Митьке, а мне таких встречать еще не доводилось», – подумал кой-чего видавший в этой жизни атаман, а вслух изрек:

– Дурной вы, бабы, народ, сами толком не соображаете, что творите.

– С чего ты так решил? – обиженно спросила Маша.

– Да тебя хотя бы взять. Поначалу говорила, мол, даже не надейся, а потом сама пришла, – напомнил Княжич.

– Ну и что, я же не какая-нибудь потаскуха, чтоб хвостом крутить да цену набивать себе, я честная женщина. Пока тебя не полюбила, надежд напрасных не сулила. А как поняла, что такого храброго, красивого да еще несчастного в придачу мне больше никогда не повстречать, так и пришла.

Уткнувшись в Ванькино плечо, Маша тихо всхлипнула, но уверенно, пытаясь, видно, убедить саму себя, заключила:

– По любви отдаться – вовсе не грех.

Княжич попытался обнять ее, однако сумасбродством гордая русская бабенка вполне могла сравниться с прекрасною шляхтянкой. Оттолкнув Ивана, она уселась на него верхом и, утирая слезы, заявила:

– Да и мужа надо было наказать.

– Не любишь его, что ли, – насмешливо поинтересовался Ванька.

– Даже и не знаю, как сказать, – откровенно призналась Мария. – То люблю, то ненавижу. Затащил меня, ревнивый черт, в захолустье, не захотел одну в Москве оставлять, и бросил нехристям на растерзание, а сам поехал свои дела торговые улаживать.

– Он у тебя купец?

– Да нет, стрелецкий сотник, но торговлей тоже промышляет. Муженек мой ради денег на все горазд, – в голосе стрельчихи прозвучала злая насмешка.

– На тебя, как погляжу, не угодишь. С таким добытчиком живи и радуйся, а ты нос воротишь. Аль он жадный очень?

– Да нет, грех жаловаться, Мне и детям муж ни в чем не отказывает. У нас их двое. Сергунька младший, – кивнула Маша на лежащего в постели мальца. – А еще Алеша есть, тот дома, за хозяина остался.

– И давно ты с ним? – спросил Иван.

– Считай, полжизни, в пятнадцать лет меня родители замуж выдали.

– Я же говорю, вас, баб, сам черт не разберет. Как так можно – полтора десятка лет с мужиком прожить, двух детей ему родить умудриться, и до сих пор не знать, любишь его ай нет?

– Смутный он какой-то, Ванечка, и очень жестокий. Сказать по правде, боюсь я своего благоверного.

– Так давай я порешу его, – шутливо предложил атаман.

– Еще чего удумал, – не на шутку возмутилась Мария. – А я что буду делать? С детьми по миру пойду?

– Зачем по миру идти, оставайся у меня, будешь атаманшей.

– Ну-ну, рассказывай. Может я и дура, но не на столько, чтоб в твои посулы верить. Нет, Евлампий, он надежный, не чета тебе, разбойнику.

Ваньке сразу сделалось не по себе. И совсем не от того, что полюбовница обозвала его разбойником. Для московитки разбойник иль казак – все едино. А вот имя Евлампий вызвало у него далеко не лучшие воспоминания. «Да нет, не может быть. Мало ли в стрелецком войске сотников по имени Евлампий», – подумал он.

Учуяв возникшее меж ними отчуждение, Маша тут же развеяла его, причем довольно причудливым образом.