Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

«Кабы не Иван, давно б мои поруганные косточки воронье растаскало по степи, а я его, проклятая, сгубила. И что теперь, убийцам Ванечки наградой стать?» – думала Елена, глядя на кинжал. Голубое лезвие стало красным от вражеской крови. Дочь шляхетского полковника вытерла оружие о подол. Вид запятнанного кровью холста напомнил ей про отданное Гжегожу девичье платье и поверг в трепетную ярость.

– Ну уж нет, после Ванечки ко мне никто не прикоснется, даже сам Московский царь, – воскликнула она, рванув с себя сорочку.

– Глянь-ка, ваша милость, что сучка вытворяет, недаром говорят – нет на свете баб бесстыжей, чем полячки. Никак своими телесами за злодейство хочет расплатиться, – раздался за ее спиной насмешливый голос. Княгиня Новосильцева вздрогнула и оглянулась, явив себя царевым слугам во всем своем нагом великолепии. Те замерли, разинув рты.

– Языком-то не мели что попало, али позабыл, как Темрюковна26 тебя однажды чуть медведю не скормила, – строго осадил Афоньку Рубленного Одоевский. – Неизвестно, чем все это кончится. Государь такую диву ни за что мимо не пропустит. Сердцем чую, быть ей ежли не царицей, так царскою любимицей, – добавил он, но про себя подумал: «Правда, ненадолго. Судя по всему, сия деваха давно уже распробована, а Иван Васильевич такого своим бабам не прощает. Однако, чтоб на колья нас пересажать, время у красавицы найдется».

Придав лицу как можно более благостное выражение, князь Никита скинул шубу, не в пример другим, он не носил монашье одеяние, и шагнул к Елене.

– На-ка вот, прикройся, милая, да спускайся вниз. Сам Великий государь всея Руси с тобой беседовать желает.

– Не подходи, – Еленка угрожающе взметнула руку с кинжалом, отступая к краю крыши.

– Брось артачиться, и так уже делов понатворила. За убийство царских слуг у нас конями рвут, но ты не бойся. Такую раскрасавицу государь непременно помилует, – снова встрял неугомонный Афонька.

– Али, может, ты не хочешь православному владыке покориться?

Княгиня оглядела стоящих перед нею воинов. Тех было ровно двенадцать, лица у всех разные, но в глазах играл один и тот же похотливый блеск. «Тут, пожалуй, кони не занадобятся, эти жеребцы меня и сами разорвут», – подумала она.

Одарив царевых слуг понимающей усмешкой, как когда-то наглых кавалеров на балах в столице Речи Посполитой, прекрасная литвинка заявила, певуче растягивая слова:

– Не хочу, – и стыдливо отвернулась.

Афонька было крадучись шагнул, намереваясь ухватить лазутчицу, но Одоевский несогласно замотал головой. Не надо, мол, сейчас от холода сомлеет – сама придет.

А прекрасная Елена в это время прощалась с жизнью. Она глядела вниз, ища своего Ванечку, но по подворью сновали лишь многочисленные черные, как тараканы, кромешники. В какой-то миг взгляд ее упал на странного вида старика. Одетый в рясу да скуфью, тот сидел на вороном коне и сам напоминал прилетевшего отведать мертвечины ворона. Шею старца украшал огромный крест, в руках был посох.

«Священник, наверное, а обличием на черта похож, – подумала несчастная и тут же позабыла про него. Мысли ее вновь вернулись к Княжичу. – Знать, убили, коль ни здесь, ни на подворье его нет. Не таков мой Ванькаесаул, чтоб по запечьям прятаться».

Взяв в ладошку грудь, которую так нежно целовал минувшей ночью любимый, синеглазая вещунья страстно прошептала:

– К тебе хочу, – и пронзила свое сердце кинжалом. Боль отважная литвинка даже не почувствовала, но ей стало жутко холодно. Наверно, от того, что сталь холодная, решила она, потянув обратно остро отточенное лезвие. Из раны вдарила струя горячей алой крови. Выронив кинжал, Еленка потянулась к ней, чтоб согреть окоченевшие ладони и полетела вниз подбитой лебедью на шершавый, твердый, словно камень, весенний снег.

Такого Одоевский и его бойцы никак не ожидали. Отчаянная смелость, с которой порешила себя шляхетская лазутчица, повергла их в смятение. Все двенадцать, словно зачарованные, шагнули к краю крыши и уставились на мертвую красавицу. Порыв ветра разметал чудные Еленкины волосы, укрыв ее прекрасное и после смерти тело от глаз царевых слуг, в которых был теперь уже не похотливый блеск, а суеверный страх.

– Ну все, теперь готовьте шею под топор иль задницу под кол, – обреченно вымолвил князь Никита, даже не догадываясь, что до царевой кары ни он, ни Рубленный, да и все другие просто-напросто не доживут.

26

В обитель подлого изменника Митьки Новосильцева Грозный-царь вступил последним. Даже не взглянув на лежащие по обе стороны ворот тела убитых, он выехал на середину подворья и остановился.

– Где она? – строго вопросил Иван Васильевич своих ближайших телохранителей – Михайлу Воротынского да Трубецкого-младшего. Пожилой, на вид тщедушный Воротынский слыл лучшим на Москве стрелком. Митьку ж государь приблизил оттого, что тот прославился геройством на войне и чем-то отдаленно был похож на убитого им сына.

– Ты о ком, надежа-государь? – подобострастно улыбнулся Мишка.