Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

– О князе Дмитрии да о его полячке. Али Васька, сукин кот, опять наврал, никакой лазутчицы в помине нету? – впадая в ярость, ответил царь. Ткнув Михайлу посохом в живот, он добавил: – Чего, дурак, ощерился?

– Сейчас Грязной приволокет, куда им деться-то, все имение наши обложили, – вмешался Митька.

– А ты не стой, как пень, ступай да помоги злодейку изловить, – прикрикнул на него грозный повелитель.

– Никуда я не пойду.

– Да как ты смеешь моей воле перечить? – окончательно рассвирепев от его наглости, воскликнул царь.

– И в мыслях не было тебе перечить, государь. Только каждому свое – ослушников пущай Василий с Одоевским ловят, а мой удел – помазанника божьего от супостатов своей грудью прикрывать, – с печальной гордостью промолвил Митька.

Иван Васильевич все же треснул неслуха посохом по шее, причем довольно крепко, однако тут же одобрительно изрек:

– Молодец, наверно, далеко пойдешь, ежли голову на плаху не положишь раньше времени.

Немного остудив свой гнев битьем князей-охранников, он принялся разглядывать имение.

– Хорош у Новосильцева терем, и, видать, совсем недавно отстроен. Но, похоже, совесть у Митьки нечиста. Двор, как крепость, частоколом обнес и сторожевую башню соорудил на крыше. Явно, нападения опасается.

Между тем время шло, однако ни Грязной, ни Одоевский не вели пред светлы очи государя пойманных мятежников. Вновь впадая в ярость от нетерпения, которое едва не привело его к погибели, Иван Васильевич снова обратился к Трубецкому.

– Ты все ж пойди и глянь, что там деется. Поди, забыли, сволочи, про латинянку да шарятся по княжьим закромам.

В тот же миг ставенка на башенном окошке распахнулась, и на крышу выскочила женщина в одной исподней сорочке. Поначалу царь ее не разглядел, притупился взор его орлиный на закате жизни.

– Так и есть, – взревел он диким голосом, хватая Воротынского за бороду. – Замест того, чтобы лазутчицу Батореву ловить, твои дружки за девками дворовыми гоняются!

Тот аж позеленел от страха. Кивнув на крышу, он жалобно пролепетал:

– Так это же она и есть, наверное.

Государь опять взглянул на женщину и понял, что ошибся.

Одежды на ней вовсе уже не было. Высокая, с точеным станом, пышной грудью, развевающимся по ветру шлейфом серебристо-пепельных волос и зажатым в руке кинжалом она никак не походила на забитых русских баб. Порочно яркая, почти что неземная красота ее явно выдавала иноземную породу.

«Что это со мной? – с граничащим с испугом изумлением подумал властелин всея Руси. – То Святой Георгий мне с иконы улыбается, то богини грецкие мерещатся». Обернувшись к Трубецкому, царь растерянно спросил:

– Видал?

– Видал, – тяжело вздохнув, ответил Митька и потупил взор. Он узнал Елену.

– А что зенки в пол уставил, аль не нравится? – видя, что пред ним не привидение, плотоядно усмехнулся государь. Ответить Дмитрий не успел. Далее случилось то, о чем Иван Васильевич и его телохранитель не любили вспоминать до самой смерти.

Один – из-за того, что пережил животный страх, какого не испытывал даже убегая из зажженной ордынцами Москвы. Другой – потому, что совесть шибко мучила.

27

Полячка пригрозила Одоевскому кинжалом, а когда тот отступил, вдарила себя под сердце и, обливаясь кровью, полетела вниз.

– Выродки трусливые, бабу не смогли схватить, да я вас всех… – благим матом завопил обманутый в своих надеждах старый сластолюбец, но вдруг умолк на полуслове.

Ставенка на башенном окошке уже не распахнулась, а слетела с петель под ударом красного сафьяна сапога, и на крышу выскочил не менее загадочный, чем девка, молодец. Судя по булатной стали сабле да украшенному самоцветами кинжалу, то был воин, и воин далеко не простой. Столь ценное оружие даже у царевых воевод нечасто встретишь. Безбородый, одетый в белую рубашку и шаровары красного сукна, он, как и порешившая себя красавица, скорей, был схож с поляком иль литвином, чем с подданным Московского царя.

– А это что за белый черт? – спросил Иван Васильевич, сразу угадав то прозвище, какое дали Княжичу враги.

– Казак, наверное, – еще более помрачнев, ответил Трубецкой.

– И что он хочет?

– Князя Никиту с его сподручными убить.

– Ты, Митька, ври да меру знай. Али сказки мамкины про Илью Муромца никак не можешь позабыть? Видано ли дело – в одиночку против дюжины устоять, к тому ж пораненному.

Казак и впрямь был тяжко ранен. С левого виска его на шею струилась кровь, заливая белоснежную рубашку, но он, похоже, этого не замечал.

– Нету нынче на Руси богатырей, перевелись, – с сожалением изрек государь.

– На Москве, пожалуй, нет, но средь станичников, я слышал, еще встречаются бойцы, которые врагов не считают, – упрямо заявил Трубецкой.

– Иван Васильевич, надежа наша, дозволь я его стрелю, и делу конец, – желая показать свое умение, а заодно и выслужиться, предложил Воротынский и стал нацеливать на казака пищаль.

– Погодь, стрельнуть всегда успеется, – царь толкнул телохранителя в плечо, сбивая верно взятый прицел. – Слыхал, что Митька говорит? Вот сейчас и поглядим, на что сей молодец способен.