Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

Первым же ударом царев ослушник ранил Одоевского. Мог бы и убить, да спасла кольчуга. Разрубив стальные кольца, булат увяз в массивном золотом орле, так что рана получилась неглубокой. Враз сообразив, что устоять против станичника можно, только если перенять его манеру боя, князь Никита проворно отскочил назад, но поскользнулся и упал.

– Ну все, конец, – обреченно подумал он.

Однако разбойный атаман блюл воинскую честь, видать, не только на словах, а потому не стал рубить лежачего.

– Вставай, чего разлегся-то. Вон, твои дружки и те смеются.

Поднимаясь, воевода глянул вниз и увидел повелителя. Тот о чем-то весело беседовал с Трубецким, одобрительно похлопывая Митьку по плечу.

«Быстро ж ты, Иван Васильевич, замену мне нашел, – в жестоком сердце бывалого вояки зародилась горькая обида. О том, что сам он только что без всяких сожалений отдал на растерзанье казаку своих бойцов, князь уже не помнил. – По всему видать, на мою голову об заклад побились. Так мне и надо, дураку седому. Прожил сорок лет, двадцать пять из них царевой службе отдал, а не добился ничего. Настоящим воинским начальником не стал, как был холуй-охранник смолоду, таким и остался, тут станичник прав».

В том, что атаман его убьет, Одоевский уже не сомневался. И дело было не в лихом разбойнике, а в нем самом. Он потерял кураж, утратил веру в свою непобедимость. Какова была тому причина: самоубийство молодой красавицы, презрительные речи казака или предательство царя – князь Никита толком сам не мог понять. Скорей всего, все вместе взятое, но на душе у государева слуги вдруг стало так паскудно, хоть волком вой, и он решил:

– Да пропади все пропадом.

И тут удача одарила обреченного бойца неверной, как у блудницы, улыбкой. Тихо застонав, станичник выронил булат, приложил ладонь к кровоточащей ране на виске, затем качнулся, но не упал, а опустился на одно колено.

«Вот те раз, чтой-то с ним? – изумился Одоевский, разом позабыв про все обиды да печали. – Все же есть на небе бог, не дал сгинуть мне, честному воину, от воровской руки».

Однако господь был здесь, пожалуй, ни при чем. Как ни бодрился – Княжич, но полученные раны дали знать о себе. Ванька впал в какой-то полуобморок, под стать тому, что приключился с ним в родимом доме по возвращении с польской войны. Глаза заволокло кроваво-красным туманом, выкрики столпившихся вокруг терема опричников раздавались как будто бы откуда-то из-под земли, а голову ломило так, что казалось, еще чуть-чуть и она просто разорвется на мелкие кусочки.

Видя полную беспомощность врага, князь Никита смело подошел к нему. «Ну, дела, и как же быть теперь? Здесь прикончить молодца иль к государю на правеж доставить? Наверно, лучше сразу порешить, а то очухается и заставит нас Иван Васильевич снова биться. Он такой, с него станется, – призадумался горе-победитель. – А так и мне спокойнее и его от лишних мук избавлю. Все одно конец пришел казачку. Воровство наш повелитель может простить, но бунт да ослушание – ни за что и никогда. А этот злыдень вон как заявил, мол, царь еще не бог и нам, гулящим людям, не указ», – размышлял он, стоя над Иваном, в порыве радости не замечая зажатый в израненной руке станичника кинжал, что означало – бой еще не кончен.

30

Думать надо перед боем, можно после, если ты в нем уцелел, но предаваться размышлениям в пылу сражения никак нельзя. Минутной передышки Княжичу хватило, чтоб прийти в себя. Как только главный государев охранник взметнул клинок, намереваясь срубить казачью голову – он решил швырнуть ее к ногам царя, надеясь этим заслужить прощение, – Ванька прыгнул, да так, что рысь лесная позавидовала бы, и саданул кинжалом Одоевского в подбрюшье. Тот было ухватил Ивана за плечо, пытаясь устоять, однако тщетно. Обмякнув, как разорванный мешок с мукой, князь Никита завалился на спину. Прежде чем закрыть глаза, он хрипло, но почти с восторгом вымолвил:

– Горазд ты, парень, воевать, не зря Шуйский тебя расхваливал, – видать, в последнюю минуту жизни боец взял верх в его душе над холуем-охранником.

Повинуясь давней воинской привычке, Княжич вытер клинки о шаровары и лишь кинув саблю в ножны, а кинжал за голенище, поглядел по сторонам.

За частоколом цепью стояли конные, человек с полста. У ворот больших и малых тоже были заслоны, бойцов по двадцать-тридцать в каждом. «Крепко обложили, ничего не скажешь, только зря стараются, никто бежать не собирается, потому как некому бежать», – с горечью подумал Ванька. В том, что Добрый с Никитой убиты, он уже не сомневался, а сам хотел только одного – взглянуть на Елену. Вдруг она еще жива. Иван шагнул к краю крыши, чтоб спрыгнуть вниз, но тут раздался на редкость властный голос:

– Эй ты, а ну поди сюда.

Княжич оглянулся и увидел чудного старика. Одет был старец, как священник, однако Ванька сразу догадался, что это не святой отец. Не может быть столь грозный лик у православного попа, от такого все прихожане разбегутся.