Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

Властелин державы православной вдруг ясно понял, что не на нем, а на таких вот Ваньках, способных ради любимой бабы, а то и просто так, по дружбе, без колебаний жизнь отдать, и держится русская земля.

– Смертью я тебя карать не стану, это без толку, – сказал он, обращаясь к Княжичу. – Я тебя иначе накажу. Ты давеча сказал, мол, царь не бог, а только старший средь людей. Ну что ж, господь пускай нас и рассудит.

Вдарив об пол посохом, Иван Васильевич не столько грозно, сколь торжественно изрек:

– Властью, мне всевышним данной, предаю тебя анафеме и проклинаю весь твой род в восьми коленах.

Затем задумчиво добавил:

– Видел я, как ты отродью предан своему. Елену даже отказался хоронить ради него. Вот пущай потомки за твой великий грех и расплачиваются. А мы с тобою с того света поглядим, как им житься будет с эдаким проклятием, и узнаем – можно али нет на власть священную руку поднимать. Теперь же уходи, смотреть на тебя да твоего побратима-вора больше не могу.

Кольцо уразумел, что далее испытывать судьбу не стоит, надо поскорее ноги уносить. Подхватив полубесчувственного Ваньку, он направился к выходу. Когда казаки удалились, царь повернулся к Трубецкому и, кивнув им вслед, распорядился:

– Саблю Княжичу верни, пускай татар сибирских ею рубит, у него это ловко получается.

– Как прикажешь, надежа-государь, – без особых сожалений ответил Митька.

Иван Васильевич тяжело вздохнул. Опираясь на Борискино плечо, он шаркающей, старческой походкой вышел из застенка.

Прощенные ослушники стояли неподалеку от крыльца, ожидая, когда товарищи подадут им коней. Стоял, верней, один Кольцо. Княжич, словно вусмерть пьяный, повис у него на руке.

– Иван, – окликнул атамана царь. – А про попа-то мы совсем забыли.

– Не печалься понапрасну, государь, в другой раз священника отыщем, а покуда побратим сгодится. Он все молитвы знает, как-никак поповский сын, – насмешливо заверил Ванька-старший.

«Поповский, говоришь. А не твоей ли блудницысестрицы это выродок, неспроста ты так о нем печешься», – подумал Иван Васильевич, а вслух сурово пригрозил:

– В другой раз я вам, охальникам, обоим головы сниму, – видать, ему не очень-то понравилось, что Кольцо определил в отцы святые преданного анафеме Княжича.

К счастью, в это время подъехали казаки и Трубецкой на Ванькином Татарине.

– Езжай, покуда я не передумал, да смотри, Иван, о деле помни. Знаю вас, разбойников, доберетесь до вина, обо всем на свете позабудете. Придется вам потом в своей Сибири заместо хлеба локти кусать. И знай, чернявый черт, с тебя особый спрос – как с этим херувимом, цацкаться не буду, за все спрошу еще при этой жизни.

Отдавая – Княжичу булат, Митька доверительно шепнул:

– Забирай свое оружие в целости-сохранности, кинжал да пистолеты там, в седельной суме лежат.

– Благодарствую, – не глядя на него, промолвил Ванька и, взобравшись с помощью Кольцо в седло, добавил отрешенно: – Прощай.

– Ты прощаться-то не торопись, наверняка еще свидимся, – заверил юный князь.

Расставшись с казаками, он вернулся к своему повелителю:

– Может быть, прикажешь, государь, коня подать?

– Не надо, так дойду, – ответил тот, направляясь восвояси. У великокняжеских палат Иван Васильевич остановился. Взглянув на Годунова с Трубецким, он строго приказал:

– Нечего за мной хвостом таскаться, ступайте по своим делам, я один побыть желаю.

Когда наперсники поспешно удалились, грозный царь поднялся на крыльцо и посмотрел на покидающих кремль станичников. Тоскливо было на душе у властителя державы православной. Встреча с лихими побратимами не прошла бесследно даже для его давно окаменевшего сердца.

– Сейчас на радостях напьются, потом в Сибирь поедут с татарвою воевать, сгинут там, в бою неравном, и прямиком на небеса отправятся. До чего ж у молодцев все в жизни просто да легко. Ни богатства с властью им не надобно, и без них умеют быть счастливыми, – с завистью подумал Грозный-царь.

Ему вдруг жутко захотелось вместе с отчаюгамиказаками сразиться с нехристями и под свист клинков да пуль со стрелами уйти в небытие. А тоскливо было от того, что всемогущий государь прекрасно понимал – никогда не сможет он сделать этого. И даже не из трусости. Простонапросто, в отличие от Княжича с Кольцо, для которых власть, скорей, обуза, нежели радость, Иван Грозный без власти никто, так, пустое место, вроде Степки Болховского да Ваньки Глухова. Ради власти государь готов был поступиться даже спасением души.

– Ладно, хватит попусту душу травить. Ванька – вор и тот вон понимает, что каждому свое, – попытался успокоить самого себя Иван Васильевич. – А за станичников надо взяться всерьез. Не на одном Дону, по всем границам следует обзавестись казачьим воинством. Пущай мою державу охраняют да соседей подлых в страхе держат. И как я раньше не додумался до этого, им же, в отличие от стрельцов, даже платить не надобно. Сами все, что нужно, у поганых иноверцев отнимут. Чуток прикармливать, конечно, буду, чтоб совсем от рук-то не отбились.