Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

– Перестаньте лаяться, не хватало, чтобы вы еще передрались. Княжичем пусть Мещеряк займется, он парень честный, во всем по совести разберется, – приказал вожак казачьей вольницы.

За ночь атаман изрядно поостыл, дело-то и впрямь выеденного яйца не стоило. Эка невидаль – казаки спьяну подрались. А потому решил лишь малость пожурить опального царева волка. Однако, не увидев на красивом, но испитом Ванькином лице ни малейших следов раскаяния, снова крепко осерчал.

– Ты, случаем, не забыл, что по нашему закону за смертоубийство полагается? – строго вопросил он есаула.

– Да нет, покуда еще помню, – дерзко ответил тот. – А не боишься дурной смертью сгинуть?

– Смерь, она всегда дурная и всегда незваною приходит, – задумчиво промолвил Ванька, отрешенно глядя в окно.

Сообразив, что разговора по душам не получится, Ермак, ударив кулаком о стол, распорядился:

– Значит так, я не поп, и исповедовать тебя не собираюсь. Либо прекращай гульбу, либо убирайся к чертовой матери.

– Не торопись Ванькой Княжичем бросаться, может быть, еще сгожусь на что-нибудь, – печально улыбнулся есаул, направляясь к выходу.

– Постой, оружье забери свое, авось и вправду пригодишься, – остановил его атаман. Подойдя к лежанке, он откинул дарованную государем шубу, под которою лежали Ванькин булат и пистолеты.

«Меня срамит, а сабельку мою вместе с царскими дарами положил», – не без удовольствия подумал Княжич. Чтоб хоть как-то скрасить их отнюдь не дружественную беседу, Иван насмешливо пообещал:

– Каяться не буду, не умею, но даю зарок вина не пить.

– На сколько хватит твоего зарока? Дня на три, или, может быть, на целую неделю? – в тон ему полюбопытствовал Ермак.

– Нет, пока домой не возвращусь, к хмельному не притронусь.

Окинув Ваньку печальным взглядом, казачий вождь уже совсем по-дружески спросил:

– А ты надеешься вернуться?

– Непременно, мне помирать сейчас никак нельзя, сына надобно растить.

– И кто ж тебе его родил, уж не та ль красавица полячка? Кольцо по ней потом весь день с ума сходил.

– Она самая, – снова устремив свой взор в окно, ответил Ванька.

– Сын – это хорошо. Только разве казачье дело с детьми нянчиться? Для этого мамки имеются.

– Нету у нас мамки.

– Как же так? – не на шутку удивился атаман.

– Очень просто. Грозный-царь к Елене интерес проявил, а она такого счастья великого не вынесла, взяла кинжал да зарезалась, – наливающимся яростью голосом ответил Княжич и шагнул к двери.

– Иван.

– Ну что еще, – обернулся есаул на оклик Ермака.

Увидав в его глазах помесь лютой ненависти со смертельною тоской, покоритель Сибири враз уразумел, что ни в его, ни в чьем-либо другом сочувствии этот странный парень не нуждается, а потому немного невпопад спросил:

– Хочу у тебя справиться. Каков он из себя, стрелецкий сотник, который с вами прибыл?

– Бегич-то? Даже и не знаю, как сказать, – пожал плечами Ванька. – Как человек, Евлашка редкое дерьмо, но вояка, по стрелецким меркам, очень даже справный. В последней стычке и смекалку, и геройство проявил. Ты бы с ним наградой поделился, – указал Иван на царские подарки. – Он, бедолага, усрется с радости, и тебе от этого лишь польза будет, а то орленая кольчуга очень уж тяжелой может стать. Оглянуться не успеешь, как придется между нею и самым милым сердцу выбирать. Ты уж мне поверь, по себе знаю.

– Не пойму, к чему ты клонишь? – смущенно вопросил Ермак.

– Да к тому, что не приносит нам, казакам, счастья царева милость, она для нас, словно камень на шее у утопленника, – пояснил есаул, даже не догадываясь, что слова его пророческие. – Ладно, прощевайте, пойду грехи замаливать, шибко много у меня их накопилось, – пожав протянутую атаманом руку и кивнув Мещеряку, Княжич вышел из горницы.

– Зря ты с Ванькой так, – посетовал Василий, как только есаул удалился.

– Может, надо было ему в ноги поклониться за то, что на людей с саблей кинулся? – возмутился атаман.

– С Кольцо бы лучше спросил за буйство – это он упился до соплей зеленых, да ко всем подряд вязаться начал, а когда его стали усмирять, Иван за побратима и вступился.

– Шибко рьяно уж вступился, говорят, всю стражу у ворот едва не порубил.

– Ну разве Княжич виноват, что в рубке сабельной один десятка стоит. Хорошо еще, Разгуляй подоспел да оплел его сетью, как сома, – усмехнулся Мещеряк.

– Вот-вот, а ты защищаешь баламута эдакого.

– Я не защищаю, я о других заслугах Ванькиных хочу поведать.

– Он что, еще что-то натворил?

– Разве ябедник-стрелец не рассказал, как на Чувашем мысе Маметкул их разгромить пытался?

– Впервые от тебя такое слышу.

– Ну так вот, Княжич издали засаду учуял и так улан пальбою пушечной пугнул, что сотню самых лучших уложил, ни единого бойца не потеряв.

– Да он, выходит, не только саблей махать горазд?

– Ванька воин, каких по пальцам можно сосчитать и разуваться не придется. На войне с поляками полком командовал. Ему Шуйский дерзости за доблесть ратную прощал, а ты из-за какой-то пьяной драки его прогнать задумал.

– Что ж ты раньше мне об этом не сказал? – попенял Василию Ермак.