Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

Станичники его, конечно, очень уважают, но попроси он атамана дать приказ вина не пить и девок не любить, все решат, что есаул просто-напросто умом рехнулся.

«Может, рубануть мурзу-паскуду да бежать отсюда поскорей, – вознамерился было Иван и даже положил ладонь на рукоять булата, но тут же передумал, вспомнив речи Ермака. – Ну а если Карача взаправду хочет наше подданство принять, и мы его отвергнем, как тогда? Тогда уж непременно все подумают, что я взбесился, – печально усмехнулся есаул. – Ладно, обожду, пусть мурза хоть чемнибудь себя проявит. Прикончить гада всегда успеется».

Ванька все же не был до конца уверен, что татарин заманил их в западню, а потому заколебался. Всю оставшуюся жизнь он будет укорять себя за проявленную в этот день нерешительность. Человеку русскому о не содеянном переживать, никак не меньше свойственно, чем о содеянном, уж такова особенность его мечтательной души.

А Карача зря время не терял. Подавая казакам пример, он спешился и приказал своим ордынцам:

– Коней примите.

Иван насторожился пуще прежнего:

– Ежели уведут татары наших лошадей, тогда уже никак не вырвемся.

Есаул собрался возразить и назначить коноводами кого-то из станичников, но мурза опередил его.

– Далеко не уводите, вон там поставьте, – кивнул он в сторону ближайшей коновязи, которая была не более чем в двадцати шагах от юрты. – Так гостям спокойней будет.

Когда казаки шумною толпою двинулись вслед за хозяином, Княжич все же предложил Кольцо:

– Давай свой караул возле коней оставим.

– Да перестань ты, Ваня, в страх меня вгонять, – отмахнулся тот. – Неужели еще не понял, отчего мурза на нашу сторону переметнулся?

– Сказать по правде, не совсем, ну-ка вразуми меня, такого непонятливого.

– Да оттого, что у него бойцы перевелись с нашею да божьей помощью, одни вон бабы остались.

– Может быть, он воинов в лесу попрятал, а девок напоказ нарочно выставил. Иль того хуже, послал гонца к Кучуму и тот с минуты на минуту со всей ордой сюда прибудет и нас на девках пьяными накроет. Что тогда? – негромко, но запальчиво сказал Иван.

– А тогда уже и караул не спасет, – ответил Ванькастарший. При этом в голосе его звучала вовсе не насмешка, а, скорей, покорность судьбе.

– Вот те раз, зачем же ты к татарам потащился, коль, подобно мне, мурзе не веришь?

– Наверно, чтоб свою удачу испытать, – задумчиво промолвил атаман и кивнул на шедших впереди собратьев. – Так же, как и все другие-прочие. Мы ж казаки-разбойники, спокойно жить не можем, нам риск подавай, иначе кровь, подобно молоку прокисшему, свернется в жилах. Аль не так?

– Пожалуй, так, – после недолгого раздумья согласился Иван.

– А коли так, пойдем, посмотрим, чем Карача нас будет угощать. Ежели поскупился, старый черт, так девок заберем да назад в Искер отправимся.

Но мурза, похоже, не скупился. Возле входа в юрту на мерцающих багровым отблеском углях жарились аж сразу три сохатых. Судя по их маленьким копытцам, лоси были шибко молодые, совсем еще телята.

Слава богу, конину не придется жрать, обрадовался Ванька. Однако радость тут же уступила место грусти – стало жаль телят. После гибели Елены с Княжичем вообще творилось что-то непонятное. Есаул не то чтобы сломался, но тоска по утерянной любимой сделала его намного мягче и добрей.

28

Впрочем, лоси оказались только присказкой, сказка ожидала впереди. Переступив порог обители мурзы, станичники увидели столы, на которых было все, чего душе угодно, – от залитых медом клюквы с брусникой до огромных нельм и осетров. Хотя, все это для Сибири не в диковинку. Гораздо больше снеди казачков обрадовало обилие кувшинов с вином. Иван к хмельному отнесся равнодушно – ему-то все одно его не пить. Поразили есаула яблоки, что горой лежали посреди стола на золоченом блюде. Большие, красные, точь-в-точь такие же, какими он когда-то угощал Еленку в шатре у князя Дмитрия.

– Говоришь, порядки наши плохо знаешь, а сам столы вон даже где-то раздобыл, – сказал Кольцо, довольно улыбаясь.

– Чего ради друзей не сделаешь, а мы ж теперь друзья, большой Иван, – развел руками Карача.

– А яблоки откуда? – поинтересовался Княжич, ухватив своими длинными, унизанными перстнями пальцами запретный плод, доведший до греха прародительницу рода человеческого Еву.

– Так я ж рассказывал, бухарцы привезли, – напомнил татарин и, с опаской прикоснувшись к Ванькиному плечу, угодливо заверил: – Они за золото что угодно и кого угодно продадут, даже мать родную.

– Ну, Иуду, при желании, в любом племени можно отыскать, – презрительно изрек Иван, сам не зная почему взглянув на Бегича.

Евлашка побледнел и отвернулся.

– Оно, конечно, так, но эти особенно продажны. За самоцветов горсть жену своего старейшины мне в рабство продали, – насмешливо поведал Карача.

– Не может быть такого, – не поверил Разгуляй.

– В жизни всякое бывает. Да вы садитесь, ешьте, пейте, поди, оголодали с дороги, а разговорами-то сыт не будешь, – начал приглашать гостей к столу радушный хозяин.