Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

– Сиди тихо, ежели не хочешь, чтоб я спалил твой терем вместе с крысами да тобой в придачу, – пригрозил Иван и отправился будить Разгуляя. – Вставай Митяй, уже светает. Надобно казаков поднимать и отправляться в путь. А то хозяин жалуется, что крысы ему пятки пообгрызли в его узилище, требует освободить поскорей. Надобно уважить бедолагу, он от нас и так много страху натерпелся.

Через час еще пьяные, но уже готовые на все, хоперцы выстроились возле крыльца. Княжич вышел к ним в сопровождении Елены с Новосильцевым. Окинув испытующим взглядом опухшие с похмелья лица собратьев, он неожиданно спросил:

– А что, станичники, пойдем к царю в опричники ай нет?

– Вроде, ты не шибко пьяный, атаман, а несешь какуюто ересь. Разве могут волки вольные обратиться в кобелей цепных, – ответил Бешененок один за всех.

«Молодец, похоже, будет с тебя толк», – мысленно одобрил Максимку есаул, а вслух изрек:

– Тогда в Москве нам, братцы, делать больше нечего. Надо бы к князю Дмитрию в имение съездить да жилище обустроить помочь, а то его гнездо кромешники царевы разорили и теперь ему с женою молодою негде поселиться. Что на это скажете, браты?

– О чем речь! – загомонили разом все хоперцы.

– Князя мы в беде не оставим, он же наш, казачий князь.

Новосильцев со слезами на глазах благодарно поклонился:

– Спасибо, станичники.

– Может, надо деньгами помочь? Так ты возьми, князь, государеву подачку, а то ведь все едино ее пропьем, – щедро предложили хоперцы, искренне являя широту своей казачьей души.

– Благодарствую, друзья, на добром слове, только князю серебра не надобно, – певуче отозвалась Еленка, игриво прижимаясь к мужу. – Ему жена богатая досталась.

Прежде чем отправиться в дорогу, Иван на всякий случай оглядел свое лихое, но уж шибко беспокойное воинство – не потерялся ли кто. Лишь теперь заметив, что в строю нет Лысого, он сердито вопросил Разгуляя:

– А где Никита?

– Да черт его знает, – пожал плечами Митька. – Наверное, когда ночью поднимался, еще оскоромился да дрыхнет где-нибудь теперь без задних ног. Пойти, найти?

Искать Никишку не пришлось. Не успел хорунжий шагу сделать, как тот сам появился на крыльце, весь всклокоченный, но с блаженною улыбкой на щекастом лице. На гневный есаулов оклик «Где тебя опять нечистый носит?» любви отведавший казак смутился и, бросив на ходу:

– После расскажу, – поспешил к конюшне.

Через Китайгородские ворота, как и накануне, казаки прошли беспрепятственно. Лишь стрелецкий сотник, начальник караула недовольно вымолвил:

– Ишь, видать, прознали, что царь из Москвы уехал, и шастают туда-сюда, ворье беспутное. Думают, управы на них нет.

– А ведь так оно и есть, – горестно вздохнул стоявший рядом с ним седой стрелец. – Все у нас на Грозном-государе держится. Случись с ним что, не приведи господь, враз лихие люди осмелеют, и начнется смута на Руси.

17

Когда Москва осталась позади и хоперцы вышли на большую дорогу, к Княжичу подъехал Лысый. Стараясь не глядеть в глаза начальнику, он озабоченно сказал:

– Воеводу-то мы шибко обидели. А вдруг он битому боярину пожалуется и тот за нами погоню пошлет?

– Не боись, – ободряюще ответил есаул. – Мурашкинто, конечно, побежит к окольничему, у него иного выхода нет. Только Годунов не так глуп, чтоб свару затевать. С него же спросят, почему казаков отпустил? Так что им обоим выгодней поскорее обо всем забыть, будто нас и вовсе не было.

– Так-то оно так, а все ж, чем черт не шутит. Может, нам с тобою задержаться и, коль погоня будет, по следу ложному ее пустить, – предложил Никита.

– Ладно, будь по-твоему, – согласился Ванька, догадавшись, что погоня тут ни при чем. Просто Лысому, видать, не терпится побеседовать с ним наедине. Съехав на обочину, есаул остановился. Никита подождал, когда последние казаки отъехали шагов на двадцать, и принялся виниться:

– Я, Вань, покаяться хочу. Только забожись, что о вине моей братам не скажешь.

– Ты не темни, рассказывай, что там натворил. Никак, Агафью ссильничал, пес блудливый, – с презрительной усмешкой промолвил Княжич. – Оттого-то и погони опасаешься.

– Ну ты скажешь тоже, ссильничал, – искренне обиделся Никита. – Аль креста на мне нет, да и годы мои уже не те, чтоб подобными делами заниматься. По любви, по этой самой, все приключилось, будь она неладна, – и Никишка во всех тонкостях поведал Княжичу о том, что с ним произошло в опочивальне после их с Мурашкиным ухода.

– Ай да Агафья, – смешливо воскликнул есаул в конце его рассказа. – Впрочем, бабу можно понять. Поживи с таким Михаилом Николаевичем, так остервенеешь. Только в чем твоя вина, не пойму, коль она сама далась и даже напросилась. Живи и радуйся, будет хоть, о чем на старости лет вспомнить.

– Но ведь в Писании сказано – не пожелай жены ближнего своего, значит, тяжкий грех на мне, вот я и каюсь, – пояснил Никита, которому Ванькины слова хоть и облегчили душу, но не развеяли его сомнений до конца.