Проклятый род (СИ)

— Они везде! — выпалил Славомир. — Христианских селений стало так много, что уже и не счесть; и в наших землях, и в Китежских. Никто старой веры до поры замечать не хотел: мало ли, чем Зимой в Тепле люди маются? О добрых небесах всем толкуют, бывает, что этими сказками к себе некоторых обратят, но большинство всё равно Родных Богов почитает. Бывало, что и грабили христиан, целыми семьями вырезали — народ везде разный. Но пока Монастырь стоит — старая вера не сгинет! В ней теперь страшная сила. Можно было войной на общину пойти, но Красный Иван придумал хитрее: велел позабыть наших старых Богов. Волхвов, которые с первых Зим в городах проповедовали тут же изгнал; идолов по рекам сплавил и окрестил Дом, Тавриту и Аруч.

— Чего?! — нахмурилась Влада и даже чуть отступила от Славомира.

— Того! Сказал, что нам от этого только пользы прибудет! А Китеж, Крода и Чудь среди многобожцев остались. Иван решил, что если окрестимся, тогда борьба против них подымет всех христиан и сможем нанести по Китежу такой удар, которого город на озере точно не выдержит. Мы со старым Настоятелем Монастыря пытались миром договориться, но дед упёрся. Вначале желание креститься воспринял за благо — крестил безбоязненно. А потом, как Иван начал его к войне подводить, так сразу всё понял. Хитрый был старикан: втихушку дела крутить начал. Вот Иван и разозлился. А что делать? Воевать мы с ними теперь не могли: какое же это принятие веры, если придётся единоверцев опять убивать? Давить начали по-другому. Настоятеля старого угомонили, а когда деда не стало, с новым стали сговариваться. Чтобы этот не своевольничал, мы к себе в города начали христианские семьи переселять, как заложников. Ну а сами-то мы теперь… — Вместо слов, Славомир показал на шее шнурок с маленьким крестиком. — Теперь не просто война между общинами, а бойня за праведную веру начнётся. Против «язычников» боремся — всякий христианин нам в этом должен помощником стать. Только одного Ивану не хватило для полного счастья — дочь старого Настоятеля захотел себе в жёны, чтобы союз с Монастырем ещё и браком скрепился. Да только не выгорело ему. Как родители у девки умерли, она с братцем сбежала. Да и новый Настоятель не таким уж покладистым оказался. Начал, гнида такая, дозоры кругом рассылать: думал новую общину устроить. Людей своих от войны сберегал!

Наклонившись к уху мужчины, Серко тихо спросил.

— Это вы дозор у старого дома в лесу перестреляли?

— Может и так… Мы вас по карте выследили, которую у мёртвого дозорного отыскали. Христиане всё больше из-под рук выбиваются. Сами воевать не хотят, но видят, как Иван их на кровавую бойню тащит. Вот и молодёжь решилась сбежать, хотя за ними следили. Вера и есть та самая дочка старого Настоятеля. От беды себя спасала, всю их семью хотели прямо к Ивану доставить. По чести сказать, даже жалко её. Доброй жизни с Иваном точно не сладится: он же христиан презирает! Все намеренья его к Монастырю были только из корысти. Хотя Вера ему очень нравится, аж слюной истекает, развратник, когда в её сторону смотрит. Чёрт всегда к безгрешному тянется, осквернить своей похотью хочет. Сам Иван уже на шестой десяток пошёл, весь болезнью изъеденный, но как был блудником, так и остался…

Славомир замолчал. По его взгляду Серко понял, что старый воин рассказал всё что знает. Но Влада и не думала отпускать человека, который устроил для них западню. Волчица приблизилась к дружиннику со спины, готовя нож для расправы. Славомир опустил седую голову и вдруг затрясся в сдавленном смехе.

— Не отпустите, знаю… Вы же резать людей привыкли с младенчества. Навье племя — хуже чумы. Как только норы ваши возле общин появляются, люди в ужасе Тепло бросить готовы. И зачем вы живёте? Зачем нападаете, грабите, волочите во тьму невиновных?

— Ради рода, — коротко ответила Влада и нож потянулся к горлу врага.

— Стой, — одёрнул Навий охотник. Серко склонился к часто задышавшему Славомиру, чтобы спросить напоследок. — Сам-то ты, Ивана Тавритского, уважаешь? Любишь его? Верно служишь?

— Долг свой перед ним исполняю, но никогда не любил! Он Дом поборами разоряет и голодом детей наших морит. Всё отбирает и в Тавриту везёт: общины у него в вечном долгу. Он дочурку мою старшенькую в любовницы взять насильно пытался, так она на себя чуть руки не наложила — вот как мы Ивана-то любим! Спрятали её в одиноком Тепле, до сих пор боимся, что сыщет. Всю жизнь я Ивана Красного ненавижу, чтоб он сдох на лютом морозе, весь Дом его презирает! Но ничего: настанет день, ещё посчитаемся!

Дружинник от злости сжал кулаки. Он говорил искренне: Серко учуял бы ложь.

— Неужели отпустишь его? — не поверила Влада. Волчица не собиралась проявлять милосердия и всегда призирала подобное чувство.

— Верьте тому, у кого ярость в глазах, а с губ летит всё что он думает: злость честнее всего, — вернул Серко её же слова. Влада не сдержала улыбки и вся ярость тут же растаяла.

— Ты запомнил…