Прокурор республики

Следователь замолк, соображая, как лучше ответить.

— Та, из-за которой вам приходится беседовать со мной.

«Ни черта толком не знают?» — весело подумал Крыленко и, подыгрывая, в тон следователю проговорил:

— Ага…

— Ваши сообщники по Харькову… — Следователь решил ковать железо, пока горячо. — Они давно уже во всем признались.

Теперь Крыленко не сомневался, что полиция блуждает в трех соснах. Если бы харьковское подполье провалилось, следствие не стало бы напускать тумана: назвали бы имена, устроили бы очные ставки. Наконец, предъявили бы обвинение, и дело с концом.

Но следователь, видно, был недогадлив, молчание подследственного он расценил как готовность к признанию.

— На вашем месте я начал бы с самого очевидного. И с самого постыдного, если уж говорить начистоту. Расскажите, где вы укрывались от мобилизации, от исполнения святого патриотического долга. Перед лицом опасности, нависшей над отечеством, забываются партийные распри, и все честные люди выходят сражаться с общим врагом. Надеюсь, хотя бы это вы не станете отрицать? Итак, кто вас прятал? И где?

Вступить в полемику с этим фатоватым хлыщом, который учит его любви к отечеству? Ну нет уж, этого господа-патриоты не дождутся. А насчет того, где он «прятался»… Скорее всего и об этом полиция ничего не знает.

…После того как Ленина арестовали в Кракове, за него вступились австрийские социал-демократы, обвинение в «шпионаже» лопнуло как мыльный пузырь, властям не оставалось ничего другого, как выслать «опасного иностранца» за пределы империи. И снова его приютила Швейцария. Здесь собралось в ту пору много русских большевиков. Их колонии были в Лозанне и Цюрихе, в Женеве и Берне. В Берне же поселился и Ленин.

Лес начинался сразу за домом. Когда Крыленко приезжал к Ленину из Божи, Владимир Ильич сразу уводил его гулять. Они часами бродили по усыпанным желтыми листьями тропинкам, вьющимся вокруг холмов, и, сами того не замечая, вскоре оказывались на вершине. Внизу лежал город — пригнанные друг к другу кирпичные крыши, средневековые башенки и арки, иглы соборов, вонзившиеся в белесое небо.

Крыленко был грустен. Мысль о том, что где-то совсем близко идет война, что на огромных просторах России гибнут тысячи людей, не давала покоя.

— И какой же из этого вывод? — Ленин смотрел на него испытующе, словно готовясь к спору с невидимым оппонентом. — Требовать мира? Но ведь в современных условиях это пустые разговоры, снижающие революционную активность масс. Или вступить под боевые знамена его величества? — Он саркастически усмехнулся. — Нашлись, представьте себе, даже большевики, которым вскружил голову угар фарисейского патриотизма. «На нас напали — мы защищаемся». Какой наивный и вредный вздор! Две банды грабителей воюют из-за добычи. Воюют, чтобы удержать свою власть, распространить ее на другие народы, урвать себе кусок побольше да пожирней. Какое дело рабочему до их грызни? Почему я должен помогать одному бандиту против другого? Только потому, что один говорит по-русски, а другой — по-немецки?

Но для каждого марксиста ясно, что империалисты всех наций говорят на одном-единственном языке: языке денег. Пусть обвиняют нас в чем угодно — к грязи и клевете нам не привыкать. Да, мы против «защиты отечества». Мы страстно желаем, чтобы в этой несправедливой войне Россия потерпела поражение. И пусть немецкие рабочие желают того же Германии. И рабочие каждой воюющей страны — своему правительству.

Наш лозунг ясен: войну империалистическую превратить в войну гражданскую. Это и значит, Николай Васильевич, быть истинным патриотом.

«Пусть обвиняют… К клевете нам не привыкать…»

Эти ленинские слова вспомнил Крыленко, выслушивая поучения хлыщеватого следователя, пытавшегося вырвать у него «чистосердечное признание».

— Где я находился после бегства из Харькова, не скажу, — твердо сказал Крыленко. — А долгов перед отечеством у меня нет.

Он решил даже для видимости не играть в «откровенность», на вопросы по существу не отвечать и со следователем не спорить. Рано или поздно следствие выложит все, что имеет, и тогда он решит, как вести себя на суде. А пока что задача одна: держать язык за зубами. Только бы знать, что стало с Еленой…

— Госпожа Розмирович, — широко улыбаясь, сказал следователь на одном из допросов, — арестована. От вас во многом зависит, какая участь ее ждет.

Он и бровью не повел, сказал только:

— Плохо вы изучили мой характер, господин следователь.

Тот вскипел:

— Ваш характер меня решительно не интересует!

— А что же вас интересует? — спокойно спросил Крыленко.

— С какой целью вы приехали в Москву?..

— Мне очень не хочется огорчать вас, господин следователь… Но видите ли… На этот вопрос вам придется искать ответ самому.

…- Почти все связи оборваны, — сокрушался Ленин, — письма идут по три-четыре недели, да и то доходит из них только малая часть. Перебросить в Россию газеты, литературу стало делом архитрудным. Ничего мы, в сущности, не знаем — кто уцелел, кто арестован, кого загнали на фронт. Без надежной связи вся наша работа пойдет насмарку. А Россия между тем переживает критический момент.