Прокурор

Систему реализации товара разработал также Боржанский. По существу, все остальные члены группы были лишь исполнителями. Даже долю каждого при распределении вырученных денег устанавливал Боржанский…»

— Теперь давайте кое-что уточним, — сказал Владимир Харитонович, ознакомившись с показаниями Анегина. — Чем занимался ваш цех?

— Ну, разными вещами, — неопределенно ответил Анегин. Экспериментировали…

— Как незаконным путем добывать деньги? — усмехнулся Владимир Харитонович.

Бывший начальник СЭЦа лишь пожал плечами. Он так и не смог сказать, что же именно сделало для улучшения производства вверенное ему подразделение фабрики.

— Пойдем дальше, — продолжал Авдеев. — Почему брат жены Боржанского, как вы его именуете — Кеша, подчинялся любому приказу Германа Васильевича?

— Боржанский держал его во! — Анегин показал сжатый кулак. — Этот тунеядец, Кеша то есть, официально считался инвалидом второй группы. А документы на инвалидность были липовые. Герман грозился, что разоблачит родственничка и его инвалидность и его философскую оригинальность, если тот не будет выполнять указаний в отношении Капочки… Простите, Капитолины Платоновны…

— Ясно, — кивнул Авдеев, внося это в протокол. — Вы упомянули о системе реализации подпольного товара. Что это за система?

— О том, как производятся джинсы, майки, сумки и прочее, знали четыре человека, «олимпийцы» — Боржанский, я, Марчук и Козолуп. Затем товар доставлялся в другие города. Доверенным людям, вроде Зубцова, Чикомаса. Мы их между собой называли «сотниками». «Сотники» знали только своего «олимпийца». У «сотников», в свою очередь, были люди, которые занимались непосредственно реализацией товара, так называемые «пешедралы». «Пешедралы» имели дело лишь с «сотниками» и никого больше не знали…

— Хорошо продумано, — покачал головой Авдеев. — В случае провала одного человека цепочка размыкается. И до вас, то есть «олимпийцев», не добраться. Так?

— Добрались, — вздохнул Евгений Иванович.

— Чьим сотником был Зубцов?

— Марчука.

— Почему Зубцова убрали?

— Я к этому не имею никакого отношения! — категорически заявил Анегин. — Это решение Боржанского.

— Вы не ответили на мой вопрос. Так почему убрали Зубцова?

— Герман боялся, что он расколется на допросах и завалит Марчука… Вы не верите? Если бы я не хотел помочь следствию, то не стал бы по просьбе майора Мурадяна говорить по телефону с Чикомасом, когда к нему поехал Берестов. Без этого вам бы не взять Чикомаса.

— А чем не угодил вам профессор Шебеко? — спросил Владимир Харитонович.

— Профессор? — изобразил искреннее удивление Анегин. — Не знаю никакого профессора.

— Не притворяйтесь, Евгений Иванович, — спокойно произнес Авдеев. Когда вы были в Зорянске…

— Не был я в Зорянске! Никогда!

— Как же ваше ружье ТОЗ могло очутиться там без вас? — усмехнулся Авдеев.

Он положил перед Анегиным заключение баллистической экспертизы. Тот прочел документ, вытер со лба пот и уставился в пол.

Окончательно он понял, что отпираться бессмысленно, когда следователь предъявил показания свидетелей, видевших Анегина в Зорянске в день покушения на Шебеко.

— С профессором ошибочка вышла, — хрипло произнес Анегин. Обознались…

Владимир Харитонович вспомнил рассказ Инги Казимировны, что в тот вечер они с Кириллом Демьяновичем поменялись: она надела красную куртку профессора, а он накинул на плечи ее форменный пиджак.

— Вы стреляли в кого?

— В следователя…

— Зачем?

— Слишком рьяно взялась за дело…

— Значит, признаетесь, что покушались на жизнь Гранской? — повторил Владимир Харитонович.

Анегин вдруг рванул на себе рубашку, так, что во все стороны полетели пуговицы, и, закатив глаза, повалился на пол.

Авдеев вызвал конвоиров. Подследственный бился в корчах на полу, изо рта его шла пена.

Пришлось прервать допрос.

«Припадки» у бывшего начальника СЭЦа продолжались и в изоляторе временного содержания. Обследовавший его врач сказал, что это, скорее всего, симуляция. Для окончательного выяснения пришлось направить Анегина на судебно-психиатрическую экспертизу.

* * *

— Расскажите, как случилось, что преступная группа смогла безнаказанно действовать на фабрике более четырех лет? — спросил у Зарембы Авдеев.

Фадей Борисович похудел. Лицо, раньше румяное, налитое, лоснящееся, посерело. Щеки обвисли тяжелыми складками. Он походил на состарившегося бульдога.

— Одурачили! Меня, можно сказать, стреляного воробья, провели на мякине! — сокрушался директор.

— На мякине ли? — усмехнулся Авдеев.

Но Заремба не понял иронии.

— Поверьте, Владимир Харитонович, — страдальчески посмотрел на следователя Заремба, — я ничего не знал! А ведь за долгую безупречную жизнь руководил не одним коллективом! Не скрою, разное бывало, но чтобы уголовщина… И знаете, почему это случилось?

— Почему?

— Слишком доверился! Нет, чтобы держать в ежовых рукавицах, как делают иные… Я, понимаете ли, положился на человеческую совесть. И все как будто пошло хорошо! Впервые предприятие под моим руководством гремит вовсю! Премии, вымпелы, статьи в газетах… — Он тяжело вздохнул. — И кто бы мог подумать?

— Можно было, — сказал Авдеев. — Можно и нужно.