Промельк Беллы.Фрагменты книги

«Континент», основанный Владимиром Емельяновичем Максимовым, не только привлекал наше внимание, но и вызывал подлинное восхищение и своей позицией, и качеством публикуемых материалов. Максимов создал этот журнал и бессменно возглавлял его в течение семнадцати лет. Наши близкие друзья печатались именно там: Бродский, Аксенов, Алешковский, Владимов, Войнович, Горенштейн, Ерофеев, Некрасов, Галич, Чичибабин, Липкин, Лиснянская и многие другие. Не говоря уже о самых великих — Александре Исаевиче Солженицыне и Андрее Дмитриевиче Сахарове.

* * *

Дружеские отношения с Максимовым в то время у нас еще не сложились. Белла рассказывала, что в Москве Максимов безумно выпивал и с особенной болью и желчью говорил ей о том, что русские поэты живут какой-то особенной, привилегированной жизнью, кутят, пользуются славой и богатством, равнодушны к жизни народа и не участвуют в борьбе с прогнившей советской властью за свободу совести и свободу слова. Однажды в Доме литераторов он так напился, что Белла, жалея его, взяла такси, отвезла его до дома, помогла дойти до двери и даже нажала кнопку звонка, после чего исчезла. Я с трудом представлял себе эту сцену, зная беспомощность Беллы в бытовых ситуациях и то, как я всегда сам помогал ей.

Так или иначе, Максимов очень ревниво выговаривал Зинаиде Алексеевне Шаховской за то, что она восторженно приветствовала Беллу в своей газете. Но все-таки через свою сестру, жившую в Париже, он передал нам приглашение на концерт Ростроповича, дававшийся в пользу журнала «Континент». Имя Ростроповича тогда буквально гремело, и он благородно вносил свой вклад в дело поддержки «Континента».

Советское посольство чрезвычайно внимательно следило за ситуацией вокруг этого концерта. Я думаю, что зал был наводнен соглядатаями, и, тем не менее, мы открыто и радостно общались со старыми московскими друзьями, которых там встретили. Белла целовала Александра Галича и Толю Гладилина.

После концерта мы зашли к Ростроповичу поздороваться и поздравить с блестящим выступлением. Он был поражен тем, что увидел нас в Париже, и был этому страшно рад. В конце разговора он взял мою запискую книжку, вписал туда свой телефон и вместо фамилии нарисовал виолончель. Сделал он это для «конспирации», потому что хорошо знал нравы наших органов госбезопасности.

В антракте концерта мы поздоровались с Максимовым. В тот момент он был холоден с нами, тем более что до этого я не был с ним знаком. Наши отношения возникли позднее.

Но еще задолго до нашего знакомства я думал о нем и представлял себе, какую ношу взял на себя этот человек, возглавляя созданный им журнал и становясь таким образом одной из главных фигур сопротивления советской власти на Западе, а по существу, и в СССР.

В те годы всякий прочитавший хоть один номер «Континента» испытывал потрясение от обрушившейся на него информации о людях, подвергающихся гонениям в Союзе, а также от обилия талантливых и острых литературных текстов.

Забегая вперед во времени, вспоминаю ситуацию, случайно возникшую во время нашего пребывания в Америке уже во вторую нашу поездку — 1987 года.

Мы с Беллой остановились у славистки Светланы Харрис, жившей в самом центре Нью-Йорка на Park-avenue, 55, рядом с Центральным вокзалом. Днем у нас довольно стихийно собралась замечательная дружеская компания: Олег Чухонцев, Юз Алешковский, Андрей Битов, Наум Коржавин, Василий Аксенов. Мы прекрасно проводили время в ожидании предстоящего выступления Андрея Битова и Олега Чухонцева в церкви, которая находилась рядом.

Аксенов вышел на улицу по каким-то своим делам и вдруг совершенно неожиданно встретил Максимова, который, приехав на Центральный вокзал, пешком шел по городу с маленьким портфелем. Они обрадовались встрече, и Василий сказал:

— Володя, давай зайдем к Белле и Боре, там замечательная компания!

Василий пересказал нам ответ Максимова:

— Мне стыдно туда идти — в Париже я был так нелюбезен с Беллой и Борей, что лучше я встречусь с ними в другой раз, когда мы помиримся!

Такой случай действительно настал еще через два года, когда мы встретились на конгрессе у Армандо Вердильоне на вилле Борромео под Миланом. Как только мы увидели друг друга в банкетном зале, Владимир Емельянович подошел ко мне и сказал:

— Борис, я рад, что наконец мы встретились, я прошу меня простить, давай пойдем выпьем что-нибудь и будем друзьями!

Я был рад этому его порыву. В этот вечер мы очень сблизились.

В 1990 году Максимову было возвращено советское гражданство, которого его лишили после эмиграции, и он начал приезжать в Москву. При этом он неизменно звонил нам, и мы встречались или у меня в мастерской или шли куда-нибудь, чаще всего — в ресторан Дома кино. Во время этих встреч я старался донести до него настроение людей, живущих в Москве, — это было ему интереснее всего другого. Он радовался, когда я знакомил его с кем-нибудь из известных актеров. Как правило, их реакция была восторженная, потому что они не могли себе представить, что познакомятся с самим Владимиром Максимовым.