Промельк Беллы

– Миша, может, можно как-то Высоцкому помочь – он беззащитный человек, подвластный режиссеру, как всегда актеры. Но в театре ему уже разрешают петь его песни со сцены. Это уже немало, значит, нет полного запрета на его творчество. Может быть, все-таки примешь его в Союз писателей?

– Только через мой труп!

И напрасно он это сказал… Но это, конечно, ничего не значит. Володенька Высоцкий – большой человек, очень большой поэт.

Как-то один корреспондент спросил Высоцкого:

– А вы хотите быть знаменитым?

И ответ Высоцкого:

– Хочу и буду.

Он понимал себе цену. По-моему, убедительно.

Понять отказ Луконина мы не могли. Было очевидно, что стихи Пастернака не должны ему нравиться: он их отвергал, как непонятные. Со стихами Бродского он вряд ли был знаком, но если бы знал, то, скорее всего, тоже бы отверг. Ему нравилось более простое, земное. Почему он при этом не воспринимал стихи Высоцкого?.. Думаю, потому, что он был, выражаясь языком Александра Зиновьева, “гомо советикус”, а советская власть не могла принять творчество с таким накалом искренности и свободолюбия, ведь оно было подлинным, как сама жизнь.

В Париже Марина и Володя бывали наездами. Марина снималась в фильме Марты Мессарош “Их двое” и постоянно летала на съемки в Венгрию. Володя, договорившись с Мариной о времени встречи, прилетал из Москвы.

Когда мы все снова встречались на улице Руссель, единственной темой наших разговоров было: как устроить, чтобы Володя мог подольше оставаться в Париже. Его занятость в любимовском театре была чрезвычайно высокой. Из Москвы раздавались звонки с требованием приезда на очередной спектакль. Особенно часто тогда шел “Гамлет”. Потом Володя возвращался, пару дней осматривался, в лучшем случае давал один-два концерта и должен был вылетать обратно в Москву.

Когда Володя попадал в Париж, он звонил Косте-болгарину – своему аккомпаниатору – и ехал с ним в какой-нибудь парижский зал, где стояла их аппаратура, – репетировать. Возвращался поздно, только успевая с нами поужинать. Он все время нервничал. И Марина переживала из-за этих беспрестанных поездок.

Марина старалась ввести Володю во французское общество: он пел для ее друзей в частных апартаментах. В это время он много занимался французским языком и уже мог объясняться со своими новыми знакомыми.

Мы непрестанно обсуждали вопрос о том, как Володе уменьшить зависимость от театра. Надо сказать, что он очень любил свой театр и Юрия Петровича Любимова. Но театр был ему нужен еще и потому, что директор театра Дупак подписывал ему характеристику для оформления документов на выезд. Виза была постоянной, но характеристику нужно было время от времени обновлять.

Тонино Гуэрра. Микеланджело Антониони

В эти же годы мы с Беллой часто общались с Тонино Гуэрра и Лорой. Ее мы знали и раньше, до знакомства с Тонино, – часто встречали в компаниях московских кинематографистов, она работала на “Мосфильме”. Но когда стало известно, что Лора стала женой Тонино, эта новость поразила нашу киношную общественность, потому что имя Тонино очень многое значило для всех нас, любивших итальянское кино. Мы познакомились с ним сразу после его приезда в Москву в 1975 году. Лора держалась очень просто и достойно, и они вместе быстро завоевывали наши сердца. Мы часто встречались в их доме на Мосфильмовской.

В свою очередь Тонино влюбился в образ Беллы: она поразила его тем, как она читала свои стихи, и своим причудливым поведением. Тонино особенно восхищался теми моментами, когда Белла забывала стихи, и тогда она запрокидывала голову, а рукой в воздухе начинала как бы ловить строчки, и с ее руки слетали массивные кольца, которые бросались подбирать окружающие. Тонино, который не понимал русскую речь, жадно вглядывался в действо, возникавшее у него перед глазами.

В каждый свой приезд Тонино просил Лору устроить встречу с нами, и мы проводили время вместе, пересиливая с помощью Лоры незнание языка, стараясь глубже понимать друг друга и существовать поверх языковых барьеров.

Тонино Гуэрра был прекрасен во всем: в своей предупредительности, в стремлении угодить человеку, с которым он общается, в прелестном юморе, в желании быть понятым. Прежде всего Тонино был поэтом, и оставался поэтом во всем, что бы он ни делал, – и в сценариях, и в своей самобытной, радостной живописи, и в скульптуре, в которой пробовал свои силы.

За киносценарии, легшие в основу знаменитых фильмов (“Забриски-пойнт”, “Блоу ап”, “Амаркорд”, “Джинджер и Фред”, “Ностальгия” Тарковского и многие другие) Тонино Гуэрра было присвоено звание “Лучшего сценариста Европы”.