Промельк Беллы

…клянусь убить Елабугу твою,
Елабугой твоей, чтоб спали внуки,

старухи будут их стращать в ночи,

что нет ее, что нет ее, не зная:
“Спи, мальчик или девочка, молчи,
ужо придет елабуга слепая”.

О, как она всей путаницей ног

припустится ползти, так скоро, скоро.
Я опущу подкованный сапог
на щупальца ее без приговора.

Утяжелив собой каблук, носок,

в затылок ей – и продержать подольше.
Детенышей ее зеленый сок
мне острым ядом опалит подошвы.

В хвосте ее созревшее яйцо

я брошу в землю, раз земля бездонна,
ни словом не обмолвясь про крыльцо
Марининого смертного бездомья.

И в этом я клянусь. Пока во тьме,

зловоньем ила, жабами колодца,
примеривая желтый глаз ко мне,
убить меня Елабуга клянется.

И вот мы как-то в ресторан пришли с Мананой и с Юрой Чачхиани, еще до распада их союза. Конечно, тогда все было хорошо, мы были все так счастливы. Мы с Мананой пошли в туалетную комнату привести себя в порядок. Манана смотрит на себя в зеркало и говорит: “Посмотри, что со мной такое, я просто какая-то елабуга!” И только потом я ей объяснила, что так нельзя сказать про себя и что такое Елабуга. Хотя я же не город имею в виду, а чудовище.

Помню очаровательный своей наивностью и детской простотой рассказ Мананы: в их дом на улице Каландадзе в час ночи пришел Отар Иоселиани и принес трех котят – совсем крошечных, недавно родившихся и оглушительно пищавших. Кто-то подкинул ему под дверь. Конечно, Манана их приняла и вынянчила, и они стали красивыми кошками, которых все очень любили.

Мать Мананы Тамара Цицишвили была звездой экрана и народной артисткой Грузии. В середине сороковых годов Ладо Гудиашвили написал в церкви Кашвети большую фреску, используя свои старые зарисовки к портрету Тамары для создания образа Богоматери, вокруг которой расположил апостолов.

Тамара рассказывала Манане, как Ладо, закончив фреску, позвонил ей и просил зайти в храм посмотреть его работу. Тамара осталась недовольна: образ Богоматери показался ей слишком монументальным – она впрямую соотнесла себя с образом на фреске. Милые живость и наивность матери передались и ее дочери.

Муж Мананы Юра Чачхиани – исключительно достойный человек – был хорош собой. Будучи молчуном, он редко улыбался, но отличался невероятной щедростью: не принимая никаких возражений, оплачивал все пиры нашей компании. Юра был физик, крупный ученый, а в застолье – самый стойкий из всех присутствующих, никогда не пьяневший, независимо от того, сколько было выпито.

Меня всегда интересовало, как в Грузии происходит организация застолья: нас ни разу не спросили, что принести из еды и напитков, но стол всегда ломился от изысканных блюд, менявшихся с чрезвычайной быстротой.

Юра рассказал мне, что, когда компания входит в грузинский духан, даже самого невзрачного вида, где сидят за бутылкой вина скромные завсегдатаи, хозяин спрашивает: “Вы покушать пришли или кутить будете?” И если Юра подтверждает: “Кутить!”, то мгновенно в сторонке вырастает стол, который так же мгновенно накрывают, официанты несут в неограниченном количестве напитки, а расчет производится по количеству гостей. Существует негласная такса, по которой оценивается стоимость пира для одного гостя. И хозяин представляет Юре цену банкета согласно количеству гостей, сидящих за столом. К этому следует добавить, что количество блюд является прерогативой хозяина и дело его чести – на славу принять гостей.

С Мананой и Юрой связано много воспоминаний и впечатлений о Грузии. Вместе ездили на Юриной машине по окрестностям Тбилиси и часто оказывались возле патриаршего собора Светицховели, возведенного на месте первой в Грузии православной церкви IV века. С храмом связано множество легенд, к нему постоянно стекаются паломники со всего света.

Белла вспоминала город Мцхета и храм Светицховели, в котором ее крестили: