Промельк Беллы

Мне – пляшущей под мцхетскою луной,
мне – плачущей любою мышцей в теле,
мне – ставшей тенью, слабою длиной,
не умещенной в храм Свети-Цховели,
мне – обнаженной ниткой серебра
продернутой в твою иглу, Тбилиси,
мне – жившей, как преступник, – до утра,
озябшей до крови в твоей теплице,
мне – не умевшей засыпать в ночах,
безумьем растлевающей знакомых,
имеющей зрачок коня в очах,
отпрянувшей от снов, как от загонов,
мне – с нищими поющей на мосту:
“Прости нам, утро, прегрешенья наши.
Обугленных желудков нищету
позолоти своим подарком – хаши”.

“Грузинская речь обступала меня говором и пением”

Я старалась служить переводу, я упивалась переводом. Мне хотелось, чтобы дивная речь другого народа звучала на моем языке, чтобы она была удивительной.

Вспоминая время начала нашей жизни с Беллой, могу сказать, что первым впечатлением для меня было то, как самоотверженно она “уходила в ночное”, просиживая многие часы при лампе под абажуром и вставая из-за стола уже при свете утреннего солнца. Я видел, с каким упорством и с какой затратой сил она занималась переводами с грузинского языка. Я еще не понимал меры ее приверженности Грузии, да и плохо знал грузинских поэтов. Спрашивал:

– Белла, объясни, пожалуйста, почему ты так много сил отдаешь переводам с грузинского? Вот, например, Иосиф Бродский и Андрей Сергеев переводят англоязычных поэтов. Всем известны имена великих поэтов Франции – Бодлера, Рембо, Аполлинера. Их переводили многие замечательные поэты, например Вильгельм Левик. Женя Солонович переводит итальянцев. Откуда такой интерес именно к Грузии? Не сужаешь ли ты свой кругозор, замыкая его на грузинских авторах?

Белла отвечала так:

Когда меня здесь отовсюду изгнали, то грузины старались защитить. Как? Они меня в шестидесятые годы печатали. Откуда, например, “Сказка о дожде” стала всем известна? Она впервые напечатана в “Литературной Грузии”, как и поэма “Памяти Бориса Пастернака”. Гия Маргвелашвили и Марк Израилевич Златкин столько труда положили на это, боже мой!

Дэви Стуруа на собрании писательском стал ругать “Литературную Грузию” и “Мерани” за то, что они поощряют не то, печатают не тех. И тут кто-то не выдержал:

– Дэви, ты на кого руку поднимаешь?!

То есть грузины уже ко мне относились как к чему-то священному.

После собрания Стуруа к ним подошел с объяснениями:

– Слушайте, вы что, думаете, я к Белле плохо отношусь? Это мне из Москвы велели так сказать, и что мне было делать? А я что, я ее люблю.

Когда-то Роберта Фроста, великого американского поэта, спросили, что он думает о переводах поэзии. Он ответил: “Поэзия – это и есть та субстанция, которая теряется при переводе!”

Однако согласимся, что любой перевод Беллы есть шедевр поэзии, а уж литературоведам предстоит решать, насколько это близко к подлиннику.

Белла писала: “Перевод – это проявление огромного доверия двух поэтов, где один из них приобщает другого к своей сокровенной тайне”.

История российской литературы знает замечательные переводы с грузинского Бориса Пастернака. Константин Бальмонт перевел “Витязя в тигровой шкуре” Шота Руставели. (Белла всегда мечтала перевести письмо Нестан-Дареджан из этой поэмы, но так и не успела.) Над переводами с грузинского трудились Анна Ахматова, Николай Заболоцкий, Арсений Тарковский. Белла бредила мечтой донести до русского читателя грузинскую речь: