Промельк Беллы

Много народа перестреляли, но кто-то успел бежать из России, как та же Мери Шервашидзе, которая венчалась “в ночь дождей”. Это посвященное ей стихотворение Галактиона исполнено любви, страсти, ревности. А Мери об этом ничего не знала и даже не была, по-моему, с ним знакома. Она с нами не захотела увидеться в Париже, а пришла другая прекрасная дама. Мери вообще смущала вся ситуация вокруг этого знаменитого стихотворения.

Галактион был женат на Ольге Окуджава. Если Мери – муза Галактиона, то Ольга – любовь всей жизни, его опора. Ее судьба – настоящая трагедия; два ареста и гибель жены подкосили поэта. Он был помещен в психиатрическую клинику, где покончил с собой.

Рассказывают, что в больницу к Галактиону приходили некие “гости” с предложением подписать бумагу, клеймящую Бориса Пастернака как изменника родины, но он отказался. Не желая участвовать в травле, доведенный до отчаяния, Галактион выбросился из окна больницы.

Для Беллы Галактион всегда был реален, и на улицах ночного Тбилиси ей представлялось, что вот сейчас за поворотом она его встретит. Она, казалось, чувствовала каждое движение его души и переводила его поэзию, ведомая этим чувством.

В стихотворении “Из рассказанного луной” Галактион говорит:

…И свет луны, как будто звук луны,
Я принимал в протянутые руки.

Я знал наперечет ее слова,

И вот они: – Полночною порою,
В печали – зла и в нежности – слаба,
О Грузия, я становлюсь тобою.

Эти слова, переведенные Беллой, можно отнести и к ней самой. С ней происходило то же самое: она становилась Галактионом и Грузией одновременно: “У Галактиона есть знаменитое стихотворение «Я и ночь», а у меня – «Я, и ночь, и Галактион»”.

В конце июня 1977 года мы с Беллой вернулись из ставшей легендарной поездки во Францию и США, длившейся более полугода, за что нас прозвали “Белоэмигранты”.

2 июля не стало Владимира Набокова, недавней встречей с которым мы жили. Надо было возвращаться к действительности. Первое, что мы сделали, – не приступая к делам, которые и без того были заброшены, поехали на Черное море. Поселились в Доме творчества писателей в Пицунде, в новом корпусе, смелостью архитектурного решения вполне годившемся к сравнению, предположим, с “Хилтоном”.

Литературная публика, населявшая дом, проявляла к нам исключительный интерес, как к попавшим на Землю инопланетянам.

В Доме творчества жило много грузин – наших близких друзей. Первым свидетельством взаимной любви Беллы и Грузии стала наша расцветшая в Пицунде дружба с ОТАРОМ и ТАМАЗОМ ЧИЛАДЗЕ. Белла была знакома с ними и раньше, в Тбилиси они стали ее первыми гидами. Отар, быть может, самый тонкий из всех грузинских поэтов нашего поколения, посвящал Белле все свои стихи. Со временем он написал несколько серьезных романов (очень трудных для перевода), создавших целый пласт грузинской литературы.

Тамаз – поэт, прозаик, драматург – был старше Отара и всегда покровительствовал младшему брату, порой забывая о себе и своих интересах и в жизни, и в литературе.

И снова ночь, и сутки прочь,
добыча есть, и есть отрада:
мой перевод упас от порч
стихи Тамаза и Отара.
Поет Тамаз, поет Отар —
две радуги зрачки омоют.
Все в Грузии поют, но так
другие братья петь не могут…

Однажды мы с Отаром и Тамазом в Пицунде, сидя в кафе под открытым небом, потягивая вино и философствуя, разговорились о проблеме взаимоотношений Грузии и Абхазии.

Дело в том, что в ресторане “Инкит”, построенном на сваях прямо над озером через дорогу от нашего корпуса, нам с Отаром и Тамазом доводилось наблюдать нараставшее соперничество грузинской молодежи и так называемых “бзыбь бойс” (прозвище абхазских юношей, идущее от названия речки Бзыбь, которая протекала рядом).