Промельк Беллы

По музыке красиво. Ламара – прелестное имя, была такая Ламара Башидзе, была Медея Нонешвили… <…>

Мои грузинские переводы начались со стихов Анны Каландадзе и Симона. Я эти переводы сама себе читаю, особенно люблю это его стихотворение:

Теперь и сам я думаю: ужели
по той дороге, странник и чудак,
я проходил?
Горвашское ущелье,
о, подтверди, что это было так.

Я проходил. И детскую прилежность

твоей походки я увидел.
Ты
за мужем шла покорная,
но нежность,
сиянье нежности взошло из темноты. <…>

И, так и не изведавшая муки,

ты канула, как бедная звезда.
На белом муле, о, на белом муле
в Ушгули ты спустилась навсегда.

Просто замечательно… особенно – “на белом муле, о, на белом муле в Ушгули”. И “Девять дубов”, попробуй перевести, никто не мог…

В “Снах о Грузии” есть стихотворение, посвященное Симону, о том, как он приезжает в Москву. Я любуюсь снежным днем и вдруг смотрю: идет Симон.

Все нужное тебе – в тебе самом, —
подумать и увидеть, что Симон
идет один к заснеженной ограде.
О, нет, зимой мой ум не так умен,
чтобы поверить и спросить: – Симон,
как это может быть при снегопаде?

И меня поражает, что зимой в Грузии не зима:

И разве ты не вовсе одинаков
с твоей землею, где, навек заплакав
от нежности, все плачет тень моя,
где над Курой, в объятой Богом Мцхете,
в садах зимы берут фиалки дети,
их называют именем “Иа”?

Дальше я цирк вспоминаю – рядом с домом Симона находилось круглое здание цирка – и спрашиваю: что бывает там, когда он здесь?

Потом – Антокольский. Павел Григорьевич ценил стихи Симона, переводил его…

Не будем звать, но сам придет сосед
для добрых восклицаний и бесед,
и голос сам заговорит стихами.

И вот Симон уезжает:

Но уж звонит во мне звонок испуга:
опять нам долго не видать друг друга
в честь разницы меж летом и зимой.
Простились, ничего не говоря.

Мы с Симоном все время были вместе, никогда не расставались…

Анна Каландадзе, удивительная, обожаемая, и поэт замечательный. Ее стихи мне в Грузии первыми, как говорится, выдали переводить. Книжечка целая была – “Летите, листья”, я даже деньги за нее получила. Это когда меня из института выгнали и деваться было некуда, я уехала в Грузию и переводила Анну.

Поэты-мученики ТИЦИАН ТАБИДЗЕ (1895–1937) и ПАОЛО ЯШВИЛИ, (1895–1937), друзья и ровесники, погибли в один год. Паоло покончил с собой в ожидании ареста – власти заставляли его написать статью о Табидзе и объявить того врагом народа. Через несколько месяцев забрали и расстреляли Тициана.

В Тбилиси мы с Беллой неоднократно заходили в гости к дочери Тициана Ните Табидзе. Нита всю жизнь посвятила служению памяти отца. Она рассказала Белле, что долго не верила в гибель отца, все твердила: “Не может быть, не может быть!” А Тициана расстреляли сразу.

После ареста мужа Нина, мать Ниты, получила телеграмму от Пастернака: “У меня вырезали сердце. Нет Тициана. Как жить?” А когда Борис Леонидович заболел, Нина поехала в Москву ухаживать за ним.