Промельк Беллы

Было солнечное утро. Ехали небольшой компанией: Нодар Думбадзе, Чабуа Амирэджиби, Джансуг Чарквиани и мы. В парке нас встречали устроители мероприятия. Мы торжественно дошли до конца аллеи, и наши новые друзья помогли нам посадить деревца. В круглой беседке, стоявшей посреди парка, уже был накрыт стол, и в лучах полуденного солнца золотился выдержанный грузинский коньяк. В маленькой кепочке, заслонявшей глаза от солнечных лучей, – как прекрасен был Нодар Думбадзе в это утро, как изумительно шутил, обволакивая всех своим искрящимся остроумием.

ИРАКЛИЙ АБАШИДЗЕ (1909–1992) – самый признанный поэт Грузии тех лет, многократно обласканный властью. Он был высокого роста, величественной повадки, ощущал себя первым поэтом страны и вел себя соответственно. Мы бывали у него в доме – он и там не изменял своей манере держаться.

Среди домочадцев Ираклия выделялся маленький стройный мальчик – его сын, которого мы как-то особенно ласкали. Много лет спустя во время нашего пребывания в Бельгии, в Брюсселе, мы оказались в посольстве Грузии, где гостей принимал посол, высокий величавый господин. Мы с Беллой сразу узнали того самого мальчика, сына Ираклия Абашидзе. Белла, которая никогда не считалась ни с чьим официальным статусом и положением, стала звать:

– Чемо, чемо швило! Иди, иди ко мне! Дорогой, дорогой мальчик, иди ко мне!

И вдруг посол покинул официальное место для приема дипломатических гостей и побежал навстречу Белле, забыв о своем величии, а только желая обнять ее и приветить.

В дальнейшем Зураб Абашидзе стал послом Грузии в Москве и так же спешил обнять Беллу на приемах в своем посольстве.

Грянула буря. На празднестве боли
хаосом крови пролился уют.
Я, ослепленный, метался по бойне,
где убивают, пока не убьют.

В белой рубашке опрятного детства

шел я, теснимый золой и огнем,
не понимавший значенья злодейства
и навсегда провинившийся в нем.

Было, убито, прошло, миновало.

Сломаны – но расцвели дерева…
Что расплывается грязно и ало
в черной ночи моего существа?

В этих стихах ГРИГОЛА АБАШИДЗЕ (1914–1994) виден отсвет жестоких событий 1937 года. Поэт чтит память убиенных во времена сталинских репрессий. Григол был лишь однофамильцем Ираклия, но тоже держался с большим достоинством. Значительно меньше Ираклия ростом, Григол всей повадкой подчеркивал, что он ничуть не менее значимый поэт и общественный деятель, чем его однофамилец.

Как-то раз Ираклий Абашидзе давал в Москве грандиозный прием по случаю очередного получения им правительственной награды. Действо происходило в недавно открытом ресторане при СЭВ, который назывался “Мир” на Новом Арбате, неподалеку от Поварской улицы.

На приеме присутствовало не менее пятисот гостей, и все они сидели за длинными столами, поставленными перпендикулярно главному столу с избранными приглашенными. Мы с Беллой не захотели там сидеть, хотя нас усиленно зазывал Ираклий, и устроились где-то в отдалении. Оказалось, что рядом с нами сидят друзья – Григол Абашидзе и знаменитый доктор Владимир Бураковский.

Публика на нашем фланге маялась тягомотностью происходящего. И тут я неожиданно для себя предложил сбежать в мою мастерскую.

Всем безумно понравилась эта затея. Но тут же возник вопрос: как организовать там застолье? У меня имелось много разных напитков, но идти в магазин за закуской не было никаких сил. Тогда Григол, ни минуты не раздумывая, взял со стола какого-то роскошного фазана в перьях, приготовленного шеф-поваром по специальному заказу, и аккуратно положил его в пакет. Вдохновленный его примером Бураковский уложил в другой пакет стоящие рядом рыбные деликатесы, и мы тихонько вышли. Пройдя несколько сот метров, очутились в мастерской и весело провели там остаток вечера.