Промельк Беллы

Параджанов был чистый человек, целиком посвятивший свою жизнь искусству. То, что он делал в кино, раздражало советских начальников, было глубоко аполитично и целиком сосредоточено на эстетических ценностях. Разумеется, он не мог уложиться в прокрустово ложе зарплаты режиссера. Точнее, в ее отсутствие, потому что он все время находился в простое.

Никакого интереса к деньгам как к богатству он не испытывал. Наслаждение ему доставляла широта дарительного жеста: когда какая-то прекрасная вещь попадала к нему и он передаривал ее другому. Но поскольку в этом процессе он имел дело с предметами искусства и был зорок на подлинную красоту, он в то же время знал рыночную стоимость этих предметов. И хотя для него это была игра, она давала ему кое-какие материальные средства и своим азартом доставляла удовольствие.

Такая жизнь требовала определенных контактов с “нужными” людьми, которые порой оказывались мошенниками. Параджанов же при своей жизненной сметке все равно оставался наивным человеком.

Однажды при мне к Сереже заявились совершенно темные люди, с которыми он вел какие-то переговоры. Я видел, как Сережа высыпал на стол содержимое маленького красного бархатного мешочка, в котором у него хранились драгоценности.

Среди этих вещей была (как утверждал Сережа) даже пуговица Наполеона в виде мухи с крылышками, средняя часть туловища которой была сделана из изумруда, головка из золота, а крылышки из прозрачной слюды с прожилками из платиновой проволоки. Сережа очень гордился этой диковинкой. Кроме этого шедевра, в мешочке находились колечки с бриллиантами и другие мелкие ювелирные изделия.

Некоторое время знакомые Сережи разглядывали эти предметы, после чего один из них надел на палец перстень с бриллиантом и во время долгого разговора непрестанно им любовался. Затем ему понадобилось выйти в туалет. А надо сказать, что комната Сережи находилась на третьем этаже старого тбилисского дома, каждый этаж которого был окружен галереей с красивым резным деревянным ограждением. Туалет находился тоже на третьем этаже в конце галереи и висел, по существу, в воздухе. Человек с кольцом на пальце вышел в этот туалет и через несколько минут вернулся мрачный и уже без кольца:

– Сережа, ты понимаешь, я ничего не мог поделать – кольцо упало вниз!

Гости замолчали и напряглись. Но Сережа лишь рассмеялся и сказал:

– Ну, значит, туда ему и дорога!

Мы, его друзья, могли лишь догадываться о том, как он делает “деньги из воздуха”, но не считали возможным говорить об этом. Оставалось восхищаться независимостью его образа жизни и широтой характера и стараться помочь получить работу в кино.

Одна такая история произошла в дни нашего знакомства в Киеве. В гостях у Параджанова оказался сын самого могущественного человека в тех краях – первого секретаря Компартии Украины Петра Ефимовича Шелеста. И этот сын, хороший парень, уговорил отца принять Параджанова.

Сережа был настроен скептически: снимать кино так, как он себе это представлял, ему бы никто не позволил, а брать чей-то завалящий сценарий он бы не стал.

Тем не менее в назначенный день он явился в кабинет к Шелесту. По рассказу Сережи, Шелест принял его тепло, встретил у дверей кабинета и проводил к креслу у своего стола. При этом Шелест, видевший Параджанова впервые, сказал ему комплимент: “Я не знал, Сергей Иосифович, что вы такой красивый человек!”

Сережа поблагодарил. Дальше пошел разговор, который предсказывал Параджанов, – о том, как давно он сидит без работы. И тогда Сережа, которому надоела докучливая елейная забота вождя украинского народа, поставив локти на стол генсека, подпер лицо руками. На каждом пальце обеих рук засверкали кольца с крупными бриллиантами. Откуда Сережа взял или одолжил эти кольца, одному богу известно. Но совершенно оторопевший генсек прервал аудиенцию.

Впоследствии Сережа подарил мне фотографию Шелеста со своей надписью, сделанной вдоль галстука: “Скажи мне, кто твой друг, и я узнаю, кто ты!” Еще у меня хранится рисунок, присланный Сережей: иронический автопортрет, на котором автор письма стирает в тазу белье с надписью: “Вор никогда не станет прачкой!”

В киевский период жизни тучи сгущались над Параджановым стремительно. …Моя работа в театре оперы и балета подошла к концу. Я пригласил Сережу на премьеру. Сначала давали одноактный балет “Пахита”, в котором были заняты сорок балерин в белых хитонах и лишь один танцовщик, одетый в черное трико, исполнявший главную партию. В антракте я увидел Сережу в фойе. Окруженный пестрой группой зрителей, он в характерной манере ругал киевский балет. Кто-то из близких ему людей, желая загладить резкости Сережи, пошутил:

– Сережа, что ты все ругаешься? Ты посмотри, какие хорошенькие девочки танцуют.

На что Сережа громогласно заявил:

– Да что мне твои девочки? Мне одного этого мальчика хватит.

Каждое оригинальное высказывание доходило до начальства, которое, как известно, юмора не понимает.