Промельк Беллы

И вот это выползень… или выползина… У Даля – выползина… Даль сказал, что шкурка такая еще от стрекозы остается или от бабочки. Пушкин засмеялся и показал Далю на свой новый сюртук. Пушкин сказал: “Посмотрите, какая выползина, я в ней такое еще напишу! Он еще мне послужит!”

Этот сюртук с Пушкина спороли, чтобы облегчить страдания, когда он умирал… И он сказал Далю: “Выползину тоже возьми себе!..”

Вот так, послужил…

И когда он уже умирал, Даль держал его за руку, а он тянулся все выше, выше, выше. Там книги были, так он к ним тянулся – как будто так и ушел в книги…

Счастье думать о нем, вспоминать, и это навсегда, за все награда. И все великие таковы.

“Эти глаза мне казались очень трагическими”

Б.А.: Вот история у тети Дюни… Когда Шурка рыжий раков наловил и принес… А тетя Дюня строго относилась к Шурке, потому что он все время вымогал напитки, и нам говорила: “Не приваживайте вы Шурку!” Как она молилась, ты помнишь? Встанет и “Отче наш” читает. И мы вставали.

Она мне сказала: “Беля… Ну вот раки-то, Шурка принес, вы же любите. Надо их в кипяток бросить, они же зеленые”.

Вот я одного-то и бросила. Плохо мне стало тут же, я рыдала, все при тебе было. В кипяток, представляешь? Я, по-моему, никогда их больше не ела. Вот эти глаза мне казались очень трагическими, помнишь?

Б.М.: Ты есть его не стала, и отдали мы этого рака коту Ваське, и он его съел до конца вместе с панцирем, так что осталось от рака только мокрое место.

Его прекрасное слово

Б.А.: Прозу вспоминаю… Бунина о Толстом, Бунина о Чехове, просто Бунина. Блок говорил после отъезда Бунина: “Его все прокляли, кроме меня, потому что я ищу этому какое-то объяснение”. Бунин действительно не понимал революцию, ну как можно это понять? И у Бунина все так подробно описано. Например, про Толстого он говорит: “У Толстого где-то сказано, что у него воображение просто развито больше, чем у других. И он говорит про меня что-то в этом роде, что я физически ощущаю человеческую сущность”. И действительно это так, это поразительная проницательность, ничего подобного быть не может.

Как он не нарвался на неприятности при таком характере, при такой гордости? Конечно, все время ходил на грани, и чудом уцелел, и спасся чудом.

А Бунин необыкновенно отчетливо пишет просто про уничтожение страны. У него один герой говорит, что если какую-то рожу, нарисованную на черной доске, смыть мокрой тряпкой – вот что осталось от рисунка. Так и от России. И сколько лет, боже мой… Не очнулись, не исправились. Чтобы напечатать того же Бунина. Вот часто ссылаются на издание 1966 года. Он там рассказывает, как приходил Волошин (это в Крыму было), сказал, что предложил большевикам свои услуги, а они как бы безгрешно: “Какие услуги?” – “К каким-то праздникам октябрьским или ноябрьским украшать город”. И Бунин ему сказал, Волошину: “Что вы собираетесь украшать? Виселицу? В том числе свою?” А Волошин стал отказываться, говорит: “Да нет, я только как поэт, я только как художник, я не как политик”.

Но они на следующий день напечатали в газете статью: “Лезет к нам всякая сволочь. Вот лезет мерзавец Волошин, как будто мы забыли, кем он прежде был. Ну, у Цветаевой он другим был, но это все прежде в каком-то романтическом кругу”.

Поразительная продажность властей, склонность к убийству непреклонная, абсолютная преступность всеобщая… И все-таки надо всем этим как-то стоит Россия, такая, как у Бунина. С мужиками, с господами.

Я прочла Бунина еще давно, молодая была. Как-то они проворонили, в первый раз выпустили книгу, там не было ничего такого, придирались в основном к любовным всяким историям и упрекали его в эротизме. А он возвращал к России, возвращал к самому понятию любви, которая им так владела. Он поразителен. Не помню, успели мы об этом поговорить с Набоковым, но представляю, как Бунин бы удивился, если бы узнал, что какие-то люди в России все-таки есть.

Так что огромное для меня значение и даже сейчас – чтение Бунина.

И вот, несмотря на все, у Бунина кто-то говорит: “Проклятая Россия, проклятая”. У Бунина описаны ужасные зверства большевиков, Ленин тоже кошмарный. Он говорит: “Слушал по радио речь Ленина, какое-то животное”. Или о Луначарском: “Какая дрянь”. Других слов про них нет. Про Горького, про жен Горького, ну так, иронически. И передразнивает речь, точно воспроизводит речь Горького, окает, кривляется: “Надо пойти на Пьяцу, там пляшут, разные фокусы показывают”. И Бунин записывал вообще каждый день, начиная с октября 18-го года. И он говорит: “Еще обдумываю, в какую щель это прятать”. И шутит: “Да, что бы вы сделали со мной, мои каприйские приятели – Горький и другие”.

С ними он виделся в мирные времена.