Промельк Беллы

Б.А.: Последняя наша встреча с Шукшиным. Мы тогда в Доме литераторов встретились, я в одном зале должна была выступать, а в Большом зале думали показывать “Калину красную”. Я больше его никогда не видела, только на похоронах. Кстати, такое добавление: некоторые думали, что Шукшин, поскольку у него там горожане плохие, деревенские хорошие, и вообще все такие русские, что он как будто бы антисемит отчасти. Это была совершенная ложь, потому что его постоянный, его любимый оператор был Гинзбург, родной брат Александра Галича. У меня украли собаку Самсона, ньюфаундленда, он даже был какой-то родственник собаки Ростроповича, так сказал хозяин. За малые деньги я его купила, не могла выдержать красоты и величия, И он действительно был очень величественный, очень добрый, очень быстро вырос. Моя тетка Христина приезжала, какое-то ему китовое мясо привозила. Вот он стал расти, стал сам все брать со стола, все, что хочет. Очень добрый, никого не трогал, ласкался, только вот большого роста. Мне Межаков-Корякин из Австралии прислал игрушку коалу. Самсон разорвал его на мелкие части. Я расстраивалась, стала прятать, он искал, доставал. Потом прекратили, мне было жалко собаку.

И вот пять часов, вечер. Те, кто за Самсоном следил, точно знали какие-то часы прогулки. Он сидел на куче песка, баба Настя видела, что какая-то машина подъехала, схватили собаку, затолкали в машину. Я просто убивалась. А тогда никакие объявления о пропаже собаки, например, никто не печатал в газетах. У меня были какие-то связи, и я слезно, прямо с мольбою обратилась. Может быть, кто-то подобрал собаку? Я думаю, что украли, но, может быть, кто-то за деньги согласится вернуть. И по какому-то неслыханному блату “Комсомольская правда” напечатала такое объявление. Там было написано: “Пропала собака, ньюфаундленд, московский водолаз по-новому, черный, молодой, просьба вернуть хозяйке”. Написан телефон, адрес, Белле Ахмадулиной. Вот такой случай, тоже выдающийся. Сейчас где угодно объявления печатают.

И вот он в Большом зале показывал “Калину красную”, и мы встретились в баре. Он уже не пил, он раньше страдал, но потом полностью завязал, когда у него появились две дочки. Он с маленькими пошел и потерял их, куда-то зашел, пережил такой ужас.

Ну, этот бар ты хорошо помнишь, стойка, мы встретились до начала этих выступлений. Давно не виделись, поздоровались, ну, в общем, так как-то радостно, и он вдруг мне говорит: “Ну что же, нашла ты свою собачку?” Я говорю: “Ты «Комсомольскую правду» читаешь?” – “Да вот прочел”.

Такого не могло быть, чтобы в “Комсомольской правде” напечатали такое объявление, ни за какие деньги! Он меня потом спрашивает:

– А “Калину красную” ты смотрела?

Я говорю:

– Нет.

Он:

– Ну, посмотри потом.

Тут влетает Павел Григорьевич Антокольский, бросается ко мне и говорит:

– С кем это ты тут сидишь?

Я говорю:

– Вот писатель, артист, режиссер – Василий Макарович Шукшин.

Антокольский как подпрыгнул и начал хвалить, что он видел, как он играет, замечательный талант. А Шукшин даже не знал, кто это перед ним, и все это так равнодушно слушал. Я сказала, что это поэт Антокольский, но ему это было безразлично. Он не знал никакого Антокольского, в комплиментах не нуждался. Это сильная была такая сцена, как Павел Григорьевич говорит, а Шукшин почти брезгливо слушает. И все эти добрые слова его, все это доброе внимание, которое он ко всем людям имел, когда какие-то признаки таланта обнаруживал, Шукшину это было абсолютно безразлично. Не знал он ничего, и фамилию не знал. Откуда? А вообще Шукшин всем бросался на помощь. Когда Шукшин умер, я тогда так переживала, чуть не обезумела. Очень переживала. И, надеюсь, в этом нет никакой двусмысленности, у меня в воспоминаниях это написано специально, чтобы никто не подумал, что это было больше, чем дружба. Написано все правда, чтобы никаких клевет, никаких намеков. Лида Федосеева-Шукшина меня никогда не подозревала, что это был какой-то роман, она поверила, что это была дружба, очень странная, может быть, но очень чистая. Это не в моем все духе.

Я рассказывала, как меня не пускали на похороны. Там очередь стояла около Новодевичьего кладбища, несколько кордонов милиции. У меня не было документов с собой. Нужен был билет члена Союза писателей или кинематографистов. У меня, конечно, писательский был, но не с собой. Милиционер не впускал, люди вступались: “Ну, впустите ее”. Я говорю: “Я коллега, я друг”. Милиционер говорит: “Это невозможно”. А заканчивается так. Он мне говорит: “А вы случайно не снимались в «Живет такой парень»?” Я говорю: “Да”. А он с такой усмешкой: “Вы сильно изменились с тех пор”. – “Да, я изменилась с тех пор, но не настолько, чтобы забыть”.

Тем не менее пропустил и предупредил следующие кордоны. А люди другие остались, не смогли пройти, а теперь – пожалуйста, навещай, всех пускают, ничего не надо доказывать.

Павел Григорьевич Антокольский