Прометей № 1

С началом первого процесса 30 апреля Киев напоминал не столько обычный губернский город, сколько захваченную вражескую крепость. Город был наполнен войсками и полицейскими. Очевидцы тех событий так описывали эту картину: «От тюрьмы до военного суда по улице были расставлены солдаты; на перекрестках улиц солдаты стояли «шпалерами» в два ряда вплотную»[184]. Кареты с арестованными сопровождали казаки с пиками и заряженными ружьями[185]. Как вспоминал Дебагорий-Мокриевич: «Впереди всех летел полицмейстер; за ним – жандармский офицер. Карета наша окружена была скакавшими верхом казаками с пиками наперевес, точно они шли в атаку. Мы помчались по городским улицам, не встретив почти ни одного цивильного человека. По всем улицам прекращено было сообщение. Всюду стояли полицейские, а на перекрестках видны были шеренги солдат»[186].

Однако киевские власти несколько перестарались, опасаясь возможных уличных демонстраций, и, как отмечает мемуарист, «эти преувеличенные меры строгости придали нашему проезду торжественный характер. Подъезжая к зданию военно-арестантских рот, мы увидели окна, буквально облепленные головами любопытных, и едва наша карета поравнялась с фасадом здания, как оттуда раздалось «ура!». Таким же криком встретила нас и гимназия, мимо окон которой пришлось проезжать»[187]. Первый процесс окончился 4 мая вынесением двух смертных приговоров – Брандтнеру и Антонову (Свириденко).

Теперь наступала очередь Осинского и его товарищей. Ранним утром в воскресенье 6 мая подсудимые также, как и обвиняемые по делу «о вооруженном сопротивлении 11-го февраля», с большими военным эскортом были доставлены в задание суда. Улицы Киева также, как и при проведении первого процесса, наполняли войска, находившиеся в стадии полной боевой готовности. Власти и Киеве, и в столице крайне внимательно следили за обстановкой в городе. Сразу после окончания первого дня в столицу полетела шифрованная телеграмма отправленная Новицким. В ней говорилось: «Сегодня шло в военном суде дело Осинском, Лешерн, Волошенко. Подсудимые держатся спокойно, но не признали суд, отказались от защиты суда, первые двое заявили, что имеют честь принадлежать к русской-социально революционной партии и признают только суд общественной совести. Седьмого числа состоится приговор. В городе совершенная тишина, безлюдие на улицах»[188].

Однако даже в такой ситуации тотального контроля власти все же не чувствовали себя в полной безопасности. Более того, казалось, что действительно силы революционеров неисчерпаемы, несмотря на успехи местных жандармов. Дополнительным свидетельством в глазах властей живучести и опасности террористической идеи стало обнаружение как раз 6 мая 1879 г. квартиры, где числе прочих вещественных доказательств революционной деятельности были обнаружены: ящик спрессованным пироксилином, приготовленные пустые формы для отливки гранат, наполненные землею, 2 картечи с воронкообразным углублением и т. д. На квартире арестовали Анисима Федорова (Гоббет А.И), Ф. Предтеченского (Бубновский Н. Н.) и Владислава Красовского[189].

Это обстоятельство использовал в своей обвинительной речи на «процессе Осинского» Стрельников. В ней он указывал на опасность, которые эти лица несут обществу благодаря тем средствам, которые пускают в ход: «Кинжал, револьвер, яд, – вот их средства. Наконец еще одно средство прибавилось. Не далее как вчера найден склад пироксилина и накрыта фабрика орсиниевских бомб. Какое употребление этих снарядов, – я не буду говорить. Вы гг. судьи, сами знаете»[190].

И заключил прокурор свой спич следующими словами: «Вот почему, милостивые государи, я, не только во имя закона, а и во имя интересов общества, во имя интересов вас самих и ваших детей, прошу вас отнестись к настоящему делу с полной строгостью. Со своей стороны я полагаю, что позорная веревка, надетая палачом на Осиснкого и Лешерн, была бы только-что достаточной наградой за их преступную деятельность»[191]. Неудивительно, что этот процесс закончился вынесением смертных приговоров Осинскому и Лешерн фон Герцфельдт. Примерно такая же процедура связанная с организацией суда (8 мая) повторилась и с «делом Избицких». Все отличие этого военного суда состояло только в том, что на нем не было вынесено смертных приговоров.

Теперь дело оставалось за конфирмацией приговора генерал-губернатором Чертковым. Обстановка в городе, как следовало из по донесений Новицкого оставалась в целом спокойной. Однако на имя генерал-губернатора продолжали поступать «безымянные письма «угрожающего свойства», где говорилось, что «смерть за смерть» и утверждением смертной казни генерал-адьютант Чертков утвердит и подпишет смертный приговор над самим собой»[192].