Заметим, что Робеспьер говорит здесь не только о том отпоре, который неизбежно встретят непрошеные миссионеры, сколь бы благими ни были их намерения, но и, что не менее важно, о том, что революции не свершаются по чьей-то доброй или недоброй воле, необходимо, чтобы в стране созрели соответствующие условия.
Три недели спустя, 25 января, он вновь возвращается к этой теме: «Допустим, что […] король, ввиду повторных требований Национального собрания, объявит войну; кто вам тогда может поручиться, что ваше нападение, без уважительного основания, не вызовет раздражение у народов, к которым вы придете с войною, как бы философичны ни были мотивы вашего поведения? Кто вам поручится, что иностранные правительства и ваши внутренние враги не ждут этого предлога, как единственно могущего оправдать задуманное ими нападение на вашу свободу в форме внешней войны, в сочетании с гражданской смутой?
Арест Робеспьера, 27 июня 1794 г.
Художник Андре Эмиль Ларше.
А если народы, если солдаты европейских государств окажутся не такими философскими, не такими зрелыми для революции, подобной той, которую вам самим так трудно довести до конца? Если они вздумают, что их первой заботой должно быть отражение непредвиденного нападения, не разбирая, на какой ступени демократии находятся пришедшие к ним генералы и солдаты? Если богатые и влиятельные люди, которые в некоторых странах могли бы поднять знамя восстания против правительства по причинам, восходящим ко времени до нашей революции, если б эти люди приостановили борьбу со своим правительством, чтобы защищать свою собственность и свою страну, и отложили бы, на время после войны, заботу о совершении революции, и не на французский лад, а такой, которая сообразна их замыслам и интересам?» [12, c. 188–189]
Сторонникам Бриссо, планировавшим провести в прирейнской Германии, «муниципализацию», которая должна при помощи французской армии освободить немцев от «гнета курфюрстов» [1, с. 130], Робеспьер не без иронии отвечает: «Нужды нет, сначала вы сами беретесь завоевать Германию; вы ведете нашу победоносную армию ко всем соседним народам; вы повсюду учреждаете муниципалитеты, директории, национальные собрания, и вы сами восклицаете, что эта мысль возвышенна, словно судьба государств определяется риторическими построениями. Наши генералы, руководимые вами, — только миссионеры Конституции; наш лагерь — только школа публичного права; союзники иностранных монархов, нисколько не препятствуя выполнению этого плана, мчатся к нам навстречу, но для того, чтобы слушаться нас. Досадно, что истина и здравый смысл опровергают эти великолепные пророчества» [23, p. 81; 5, c. 167–168]. — Нечто подобное тому, что предлагали бриссотинцы, будет реализовано позднее, главным образом уже тогда, когда республиканская армия к началу июля 1794 (середине мессидора II года) очистит от врагов территорию Франции, уже после Термидорианского переворота — тогда по всему периметру восточной границы Франции будет создана полоса т. н. «дочерних» республик. Но их век оказался недолог, после превращения Франции в Империю республиканские институты и здесь утратили свои функции, а при Реставрации и вовсе были упразднены. Кроме того, войны Революции повсюду вызвали воинственный и ожесточенный национализм, способствуя формированию на будущие времена враждебного Франции окружения.
Симптоматично, что полного русского перевода двух самых замечательных речей Робеспьера о войне, произнесённых 2 и 11 января 1792 г., в которых наиболее подробно и аргументировано объясняется невозможность того, что мы именуем экспортом революции, до сих пор нет: Я. М. Захер, включивший в 1926 г. в составленный им сборник «Французская революция в документах» весьма пространную выборку из речи 2 января [13, с. 100–109], именно рассуждения о «вооружённых миссионерах» опустил, а в первый том «Избранных произведений» Робеспьера (1965) [12] эти две речи вообще не попали. Более того, мимо этих речей проходит А. З. Манфред, называющий в 1977 г. речь 25 января 1792