Пронзая ткань времени

– Жаль, что на мосту банкоматов нет. Не привык как-то я к наличным деньгам. Давай зайдем вон в ту лавочку, – предложил Майкл.

– Расставить банкоматы в прошлом? Интересная идея. Представляю себе герцога Бургундского, который, сняв рыцарские доспехи, пытается воткнуть карточку в банкомат, – засмеялся Джонни, но с выбором Майкла согласился.

Они зашли в лавку, но слишком хитрая физиономия хозяина не понравилась Джонни, и они ушли. Так они прошли еще несколько лавочек, пока в одной из них не натолкнулись на торговца, который явно имел страсть к иноземным монетам. У него была небольшая любовно оформленная выставка различных монет, да и сам благодушный хозяин выглядел порядочным человеком. Майкл почувствовал в нем родственную душу, и через минуту они увлеченно обсуждали различные виды чеканки и хвастались виденными когда-то редкими монетами. В конце концов Майкл, к которому лавочник уже испытывал полное доверие, сообщил, что является владельцем чрезвычайно редкой монеты, которую точно нельзя найти на всем мосту Менял.

Он вытащил золотой кружочек и показал меняле. Лицо у хозяина лавки изумленно вытянулось. Такого качества чеканки он не видел никогда. Надписи были на совершенно незнакомом для него языке, двуглавый орел говорил о византийских истоках таинственного восточного государства, а его бородатый император выглядел очень представительно. Меняла вцепился в монету, и по нему было видно, что эту монету он уже ни за что не отдаст. Судя по всему, в оборот он ее точно не пустит, а спрячет где-нибудь в потайном хранилище и будет показывать только самым надежным знакомым под большим секретом. Майкл знал психологию коллекционеров, и средневековый нумизмат был не исключением. Он с сожалением расстался со своим талисманом и получил взамен крупный кошель, полный серебра. Оставив счастливого лавочника в состоянии эйфории, друзья вернулись к Марго. Предстояла обратная дорога к месту посадки, и из города надо было выехать до звона колокола, возвещающего требование погасить огни.

Миновать собор Парижской Богоматери путешественники не могли никак. Не потому, что надо было проехать мимо, а потому, что быть в Париже и проехать мимо – это было выше их сил.

Они вышли на небольшую площадь перед собором и замерли в восхищении. Перед ними высился застывший в камне величественный христианский символ, рожденный зарей европейской цивилизации. Рассматривая удивительное сооружение, Майклу вдруг вспомнился Успенский собор Киево-Печерской лавры в Киеве.

Два древнейших величественных христианских собора на противоположных концах средневековой Европы. Два удивительных всплеска человеческого гения.

Великолепный киевский Успенский собор. Торжественно и величаво плывет он в небесной выси среди облаков, словно белоснежный корабль с золотыми парусами своих куполов. С другой стороны Европы парижский собор двумя ажурными башнями вознесся в пронзительную чистоту небес. Они так непохожи, как непохожи любые два шедевра, рожденные человеческим вдохновением. Но их роднит неизменное чувство восторга, возникающее в душе любого созерцателя, лицезреющего эти великие творения.

Киевский собор родился чуть раньше, чем парижский, он несколько выше парижского, если не принимать во внимание двух ажурных башен-колоколен собора Парижской Богоматери, которые по восточной христианской традиции возводятся отдельно от храма, у них различная архитектура. Но они едины в своем обращении к самому прекрасному, что есть в человеческой природе, они возносят человека ввысь, к божественной сути, оставляя внизу грязь и серость мирской суеты.

Эти удивительные творения Древней Руси и средневековой Франции словно пронзили почти тысячелетнюю ткань времени, даря глубокое духовное единство с душами наших ушедших предков. Они впитали в себя миллионы и миллионы страстных исповедей и тайных желаний, слезы раскаяния и восторга, неукротимого стремления к лучшему, прекрасному, к добру и прощению, так свойственных самой сути человеческой души. Это божественные пути к вечности и благодати, воплощенные в каменных творениях древних мастеров, – надежный заслон и очищение от темных и грозных сил, тайных страстей и низменных желаний, которые обуревают человека. Их грабили и разрушали, но они неизменно возрождались вновь, становясь еще более прекрасными и почитаемыми.

Джонни, с любопытством осматривая окружающие собор здания, заметил:

– Эсмеральда, прежде чем отправиться на Монфокон и стать его клиентом, танцевала здесь. Точнее – будет танцевать. Она же еще не родилась, как утверждает Марго. И Квазимодо тоже.

– У нас своя Эсмеральда есть, – отозвался Майкл и шутливо чмокнул Марго в щечку. – Без Квазимодо мы как-нибудь обойдемся. Но все-таки Гюго был великий человек! А спроси кого-нибудь вокруг, и никто из прохожих не ответит тебе, кто такой был Виктор Гюго, хотя мы сейчас в самом сердце Парижа. Странная все-таки это штука – жизнь, разлитая во времени.