Пронзая ветер

Как же было холодно! Дождь никак не желал прекращаться. А где-то в лесу прятались орбы, пузырники и еще невесть кто. Ланетта не удержалась и украдкой проверила, на месте ли ее стилеты. Шут, заметив ее невольный жест, хмыкнул:

— Да уж, хорош — несу, сам не знаю что. Давай-ка лучше спать. Хочешь, я тебя усыплю?

— Ну, уж нет! — возмутилась Ланетта, — Давай, рассказывай. Лучше умереть от страха, чем от любопытства.

И Линнок продолжил:

— Скульптор не то, чтобы дружен был с Цаплей. Правая рука Данэла был человеком консервативным, и в моем отце видел, прежде всего, кроссца, а потом уже парикмахера. Но периодически они вынуждены были сотрудничать как два самых преданных королю человека… И в тот день, а точнее даже ночь, Цапля вызвал к себе Скульптора. Хотел что-то важное рассказать. Не рассказал. Вместо Цапли моего отца встретил обезображенный труп. Он был привязан к столбу, а под его ногами пузырилась кровавая пентаграмма. Отец тогда хотел вызвать стражу, но его оглушили чем-то тяжелым по голове. Когда он очнулся, то оказался в своей кровати с дикой головной болью, а на прикроватном столике почти ополовиненная бутыль крепкого белого. Разумеется, никаких трупов в комнате Цапли не нашли. Его самого, кстати тоже. На наши расспросы Тагиль заявила, что отправила Цаплю послом в Южные острова.

— Может Скульптору все померещилось?

— Может, — согласился Шут. — Только вот у Цапли в отсутствии короля хранился ключ от клетки Стража. А потом этот ключ каким-то образом оказался у Торрэла.

— Его же принцесса сама отдала Ротэль, чтобы та помогла ей стать жрицей, — вспомнила девушка.

— Вот именно, — невесело согласился Шут. — Это-то и подозрительно. И я решил наведаться на острова, поговорить с Цаплей. И тут как раз ты объявилась. Тагиль и Коррэл хорошо тебе мозги промыли — выглядела ты законченной блондинкой. Тебе повезло, что мы с тобой встретились до того, как ты попала во дворец, и я видел, какая ты на самом деле. Вот и решил забрать тебя с собой, раз уж дал обещание тебе помочь.

Ночь все никак не желала заканчиваться. Дождь ненадолго затих и вновь припустил с удвоенной силой. Коросс сейчас, наверное, был уже в долине, и Ланетте верилось, что с ним все хорошо. Иначе почувствовала бы. А вот Моль… Маленькая девочка-мальчик с огромным чувством независимости. Где она теперь? Наверное, голодная. Вспомнилось вдруг, как висела на ветке, а Линнок смотрел на нее и ел бутерброд.

— Все-таки зря ты с ней так. Жестоко, — вслух подумала девушка.

— С Тагиль?

— Да, нет, — спохватилась она. — Я про Моль вспомнила. Как ты ее вверх ногами подвесил. Очень жестокая шутка.

Шут резко отстранился от Ланетты. Нагретый бок сразу стал быстро остывать.

— Она — неблагодарная дрянь. Я по-человечески решил ей помочь, а она…

— Она вспылила, потому что приревновала тебя, — тихо заметила Ланетта, подумав вдруг о своих чувствах к Короссу. — Влюбленным свойственно делать глупости. Грешно над ними смеяться.

— Не навешивай на других своих тараканов. Моль — девчонка прагматичная. Никакой любовью здесь и не пахнет, — зло усмехнулся Шут. — Увидела, что плохо лежит — взяла. А нет — так можно попытаться на жалость пробить. Поняла, что это не пройдет — ножом в бок. Или, на худой конец, углей в сапоги подбросит, чтобы не догнали. У таких как она нет ни любви, ни дружбы. Все эти дети городских трущоб просто сорная трава.

— Вот сейчас ты говоришь как настоящий аристократ, — внутренне ощетинилась девушка.

— А ты как сумасшедшая. Думаешь, твоя жалость сделает людей добрее? Жалость — от слова «жало», Лани. И жалить будут тебя больно, но по делу.

— Почему это по делу?

— Потому, что это лукавство все. Думаешь, своей жалостью заработать расположение к себе? Фигня. Притягивают сильные духом. А ты, уж прости, плаксивая тряпка. Об таких, как ты, ноги вытирают.

Ланетта обиделась и замолчала. Через несколько минут Шут снова придвинулся к ней и примирительно произнес:

— Ладно, Лани, прости. В конце концов, ты всего лишь девушка. Ничего удивительного, что после таких потрясений, жизненных и погодных, твои мозги отсырели. Сама не понимаешь, чего несешь.

— Ты сначала приручил Моль, а потом бросил, — отчеканила девушка. — Одну в дикой Валгаве. Может она и прагматична. Но даже самой прагматичной девчонке не устоять перед орбами или пузырниками.

Шут шумно выпустил воздух сквозь зубы:

— Каждый из нас выбирает свой путь: кто-то раба, кто-то хозяина, а кто-то странника. Моль решила пуститься в самостоятельное плаванье. А там, знаешь ли, временами штормит. Лучше подумай о своем пути, а мне дай поспать, — отрезал Шут.

После этого они замолчали окончательно. Скоро дождь затих, но заснуть так и не удалось. До этого такой мягкий и уютный бок Шута показался вдруг жестким и костлявым. Девушка терпела, понимая, что тогда кто-то останется без одеяла, но отодвинуться очень хотелось. Линноку, похоже, также. Когда сквозь просветы шалаша проступила серость зарождающегося утра, Шут резко встал и вышел наружу.