Пропаганда 2.0

Сталин жестко вводил новую идентичность, уничтожая тех, кто мог этому сопротивляться. На это работали школы и вузы, литература и кино, – все, где можно было применить идеологический инструментарий. Интеллигенция в этом плане интересна тем, что в ее основе всегда есть «ген» неподчинения, поскольку ее профессиональная деятельность как раз и направлена на инновации, то ли в искусстве, то ли в науке, то ли в технике.

Г. Павловский, правда, считает, что интеллигенция могла быть носителем памяти (а значит, и иной картины мира) и в сталинское время [16]: «В защиту Сталина скажу, что он строил массового человека, а рядом с ним возникло такое оригинальное сословие, как советская интеллигенция, которая жила по несколько другим законам. Она рассматривалась как некий носитель образов русской освободительной культуры, носитель памяти. Конечно, перестроенной под идеологию, но идеология не так сильно, как сегодня считается, препятствовала памяти, потому что в сталинский культурный массив включались и Ключевский, и Карамзин. Сегодня, в последние лет тридцать, советскую интеллигенцию размололо окончательно, и мы имеем дело просто с единой массой людей. Она уже не может быть носителем памяти, она привыкла только переживать потрясения, выживать в этих потрясениях и искать защиты у одного человека. Отношение к Ельцину раньше было такое же, как к Путину сейчас, а перед этим подобное отношение было к Горбачеву – просто когда защитник оказывается не способным защитить, он превращается во врага».

Есть ли у человека возможность сопротивления этому давлению. Жесткому давлению в концлагере, конечно, нет. Жесткому давлению в допросах 1937 года – тоже нет. В Грузии даже тех, которые подписывали без сопротивления, все равно избивали потом, говоря, что «думал, что сможешь уйти от этого…».

У Юнгера, которого в свое время обвиняли в том, что он придал привлекательность нацизму, есть интересный текст под названием «Уход в лес», отображающий идеологию сопротивления власти. Вот что, к примеру, он пишет о тех, кто дает 2 процента голосования против 98 % согласных с властью [17]: «Само намерение этого человека, скорее всего не так уж исключительно; его могут разделять многие, которых наверняка гораздо больше упомянутых двух процентов избирателей. Режиссеры же данного процесса, наоборот, стремятся убедить его, что он очень одинок. И это еще не все – большинство к тому же должно производить на него впечатление не только своим числом, но и знаками своего морального превосходства».

И еще: «Достаточно, если мы предположим в городе с десятью тысячами жителей существование сотни человек, решивших добиться свержения власти. Тогда в миллионном городе окажутся десятки тысяч Ушедших в Лес, если мы воспользуемся этим термином, не вдаваясь пока в его значение. Это огромная сила. Ее достаточно даже для свержения могущественных тиранов. Диктатуры не только несут угрозу другим, но и сами находятся под угрозой, поскольку их насильственное развертывание в свою очередь возбуждает глубокую антипатию. В подобном положении боеготовность ничтожных меньшинств способна внушать опасения, особенно если они смогли разработать собственную тактику». Этим он объясняет постоянное разрастание полиции.

И вот его мнение по поводу власти: «К характерным чертам нашего времени относится сочетание значительности сцен с незначительностью исполнителей. Это заметнее всего по нашим великим мужам; складывается впечатление, что речь идет о типажах, которых в любом количестве можно встретить в женевских или венских кофейнях, в провинциальных офицерских столовых, или в каких-нибудь сомнительных караван-сараях. Там, где помимо голой силы воли встречается еще сила духа, можно заключить, что перед нами уже устаревший материал, как, например, Клемансо, которого по поговорке можно назвать «крашенным в пряже». Самое мерзкое в данном спектакле – это сочетание подобного ничтожества с чудовищной функциональной властью. Это мужи, перед которыми трепещут миллионы, от решений которых зависят миллионы».

То есть Юнгер создал определенную поэму, посвященную сопротивлению, способности человека не идти за толпой, а иметь свое понимание происходящего. И это, следует честно признать, дано немногим.

У Беттельгейма была еще одна интересная работа, посвященная роли фантазии, детских сказок для детей [18–19]. И получается, что и на фантазию мы можем посмотреть, как на вариант создания многообразия. Это мир, в котором даже больше ходов, чем в действительности, чем их позволяет иметь власть, тем более власть, стремящася к единообразию.

Сказки помогают развитию детей. Структура сказки, по его мнению, соответствует мышлению ребенка, содержание – задачам развития ребенка.