Пропащий

Когда однажды какая-то женщина сказала, что у него была уникальная жизнь, он скромно ответил, что таких жизней в Индии не так уж мало. Огромное количество людей подвергалось такому же влиянию религии, как и он, однако это никак на них не отразилось. Интенсивность ли вопрошания отделила его остальных? Или просто удача? В любом случае, как он однажды мне сказал: «Это была фортуна, а не просто везение игрока».

На седьмой пленке женщина из Англии смело его спросила: «Но, Юджи, разве вы не владеете силами? Разве вы не можете дать своего рода толчок?»

Ее вопрос напомнил мне вопрос Юджи Рамане Махарши:

– То, что у вас есть, можете ли вы мне это дать?

Его ответ не слишком отличался:

– Да, у меня это есть, но это очень жестокая вещь. Говорю вам, вы бы не захотели ее получить!

После паузы он продолжил:

– Это совсем не похоже на голубя, спускающегося с небес на вашу голову!

– …Природа жестока. Она не беспокоится о вашем комфорте.

– …Никто не может вам этого дать. Никто! Этот разговор ограничивает вас, и не может существовать никакого общения между вами и мной! Вы можете спросить: «Зачем же тогда разговаривать?» Потому что это наш способ существования! И разговор разрушает это!

Не важно, что и как он говорил, у меня было чувство, что слова скорее являлись средством, чем указателем на что-то важное в нас. Именно так я воспринимал его речь, его использование языка. Сейчас он стал более скандальным, но связи между тем, что он говорил, и тем, на что указывал, по-прежнему не существовало.

– Если что-то случалось с одним из монахов в Рамакришна матхе, им приходилось оставлять его там! Ничего не поделаешь!

Доказывать это не было необходимости. Даже поведение Рамакришны стало причиной многих проблем в храме Дакшинешвара.

Дальше шли рассуждения о том, что западные религии уничтожали саму возможность человека войти в это состояние, потому что в их системе верований для этого не было места. Вместо того чтобы вешать или сжигать таких людей на костре, в Индии их обычно оставляют в покое и, прежде чем вынести суждение, некоторое время относятся к ним как к безумным. Даже в Индии выживание такого человека зависит от удачи и случая. Существует масса историй великих святых Индии, которых в свое время поносили и игнорировали, но эти истории обычно заканчивались появлением кого-нибудь, кто объявлял этого явно помешанного человека святым, а не появлением священника, называвшего его воплощением дьявола.

Эббот и Костелло в лице Юджи и Рэя продолжали вести свои бредовые диалоги. Как обычно, каждое утро начиналось с абсолютно несуразного разговора.

– Что такое слово? – требовал Юджи.

– Реальное рационально, а рациональное реально… – уходил в метафизику Рэй.

– Существует ли что-либо реальное?

– Дасэр! – Рэй переключал на нейтралку.

– Все фразы идиотские? Да-а-а?

– Дасэр!

– Чего ж хвастаться?

– Дасэр!

– Как немцы?

– Абсолютно!

– Что происходит?

Юджи пробовал публику на отклик. Тишина…

– Что такое слово?

Молчание, несколько улыбок, взгляды – по большей части пустые…

– Это – слово!

Чуть позже уже не имело значения, кто, что, кому сказал. В ожидании Годо или в ожидании Бога, или лающей собаки мы шутили по поводу позднего периода Великого Юджи Кришнамурти, «окруженного мощными интеллектуалами!». Мы хохотали над нашими пустыми головами и великолепием происходящего идиотизма.

Юджи попросил прочитать, что я написал. Я начал читать свои записи на тему разговоров на старых пленках. Я дошел до места, где отмечал, что тогда Юджи говорил не так оскорбительно о Джидду Кришнамурти и хвалил Раману Махарши.

– Эй! Заткнись!

Я продолжал читать.

– Никто не слушает!

Кто-то засмеялся. Я все читал. Юджи затянул свою короткую песню:

– Эй! Заткнись! Заткнись! Заткни-и-и-ись!

Это было его последнее учение…

Он сказал шумному мальчику-индийцу, перекатывавшемуся с бока на бок рядом с ним на полу:

– Эй, ударь его!

Это несколько напоминало комнату отдыха в дурдоме. С победной улыбкой на лице ребенок направился в мою сторону. Юджи остановил его:

– Эй! Это перебор! – и улыбнулся.

Погода становилась холоднее, но день был ясным и замечательным. Темно-зеленые силуэты склонов Эгли и Виспил картинками накладывались друг на друга на фоне фиолетовых гор, навсегда оставляя свои отпечатки в визуальном банке памяти. После многочасового смотрения на них в окно, сосновые леса и сверкающие зеленые луга с крошечными, едва передвигающимися по ним коровами под идеально голубым небом проникали в саму структуру клеток. Неровные зубчатые края гор вслед за движущимися тенями меняли цвет от светлого к темному. Вместе с облаками через горы переползали и просветы солнца. Струящийся вверх по долине утренний туман создавал впечатление облака, упавшего на землю и стремившегося вновь воссоединиться с небом, пока прохладная земля вкатывалась в свою осеннюю орбиту.