Пропасть

Обняв себя за плечи, Микаса ступила за порог: морозный ветер швырнул в лицо снежинки, укусившие разгоряченные щеки холодом. Даже здесь слышались отголоски «вечеринки»: кто-то громко разговаривал, кто-то заливисто смеялся, а затем и вовсе раздался треск разбитого стекла.

Ледяной воздух остужал пожар, разгоревшийся внутри, разгонял путающиеся от вина мысли. Здесь, в темноте террасы, было так умиротворенно, что Микаса, наконец, позволила себе дышать полной грудью. Она почувствовала себя в безопасности, зная, что никто не потревожит ее здесь, так как все были слишком увлечены празднованием, переросшим в откровенную пьянку.

Не хотелось думать ни об Эрене, ни о титанах, ни о предстоящих миссиях. Все показалось ей вдруг таким пустым и бессмысленным, словно ее маленький мирок выкрасили в серые краски. Горькое осознание, что им с братом не по пути, отдалось слабым саднением, и она опустила ладонь на грудь в попытке выдавить из своих ребер эту тоску, мучающую ее с самого детства. Микаса так долго грезила о его внимании и защите, что теперь, когда уже ей хотелось воздвигнуть между ними непреодолимую ледяную стену, собственное безразличие казалось чем-то чуждым. Былая привязанность медленно, но верно угасала, и в его присутствии сердце больше не трепетало от нежности и желания броситься на передовую.

Ветер закручивал снежинки в замысловатые вихри, морозный, до жжения в легких свежий, но Микасе отчего-то было ни холодно, ни жарко, словно ее кожа потеряла любую чувствительность.

Она взглянула на свои ботинки, погруженные в хрустящее белое крошево, затем оглянула двор и затуманенный взгляд зацепился за темную фигуру, устремляющуюся к замку. Прищурившись, Микаса ступила вперед и уперлась ладонями в припорошенные снегом перила. По мере того как незнакомец приближался, на лице четкими штрихами прорисовывались знакомые черты: прилипшие к вискам и лбу темные пряди, задумчиво нахмуренные брови, тонкая линия носа, поджатые губы. Капитан Леви небрежно стряхивал налипшие на пальто снежинки, торопливо ступая по сугробам, но в какой-то момент, словно ощутив на себе пристальный взгляд, остановился и поднял голову.

Микаса выпрямилась, растирая замершими ладонями прохладную влагу. Пытливые глаза проследовали от ее волос к лицу, пылающему от смущения, к облепившей тело рубашке. Ей стало неловко за свое состояние и внешний вид; в голове мелькнула мысль позорно ретироваться, но капитан, словно почувствовав это трусливое намерение, зашагал в сторону входа, не оставив другого выбора, кроме как остаться.

С каждой минуемой им ступенькой лестницы сердце Микасы пропускало гулкий удар. Она так страстно желала увидеть его весь вечер, даже не зная, зачем, что теперь, когда он так неожиданно сместил все внимание и мысли на свою персону, Аккерман не понимала, что делать.

— И что ты тут стоишь в такую погоду в одной рубашке, идиотка? — Микасе показалось, что капитан пытался скрыть усталость в голосе за напускным недовольством, — и выглядишь… — он брезгливо оглядел ее с ног до головы, задерживая взгляд на участке рубашки, заляпанном вином, — отвратительно.

Последнее слово донеслось будто сквозь толщу воды: удары собственного сердца отдавались в голове оглушительным грохотом. Аккерман разлепила сухие губы, выдыхая облачко пара, отчаянно цепляясь за ускользающую мысль, когда взгляд невольно опустился на его шею, прикрытую темной тканью.

Вблизи стало понятно: тот самый шарф, что Микаса подарила капитану в ночь на день рождения. Он действительно надел его, всецело приняв ее скромный подарок, и от осознания этого девушку охватил горячий трепет. Микаса с силой прикусила нижнюю губу, сдерживая неприлично довольную, пьяную улыбку.

— Ты пила? — помедлив, спросил он, пряча руки в карманах пальто.

Улыбка никак не сходила с губ, от неловкости щеки вспыхнули сильнее. Опустись снежинка на кожу ее лица — растаяла бы с шипящим звуком.

— Да.

— Идти можешь?

— Наверное, нет.

Капитан кивнул, и ладонь, нагретая теплом кармана, опустилась на ее плечо, а затем он слегка приобнял Микасу, аккуратно подталкивая в сторону распахнутой двери. Только сейчас она поняла, насколько промерзла в колючем зимнем ветре: к источающему жар телу капитана хотелось отчаянно прижаться и не дышать, лишь бы это тепло продолжало согревать кожу, лишь бы продлить драгоценный момент встречи с ним.

В коридоре, по сравнению с улицей, было слишком жарко. Пламя факелов испускало оранжевое свечение, от которого почему-то слезились глаза.

Подняв голову, Микаса исподлобья взглянула на мужчину, тут же посмотревшего на нее в ответ. В темно-серых глазах слабыми бликами отражалось пламя факелов, искусанные губы казались неестественно бледными в полутьме, а скулы — острее, чем обычно. Микаса едва сдержала порыв отвести спутанные пряди с бледного лба, ощущая, как от его взгляда в ногах и руках появляется странная, неконтролируемая слабость.

— Если ты хочешь что-то сказать, Аккерман — говори, — тихо произнес он в пространство между их губ.