Читаем Пропасть полностью

Та зима вообще была "урожайной" на самоубийства. Словно плотину прорвало. Доводилось мне как-то читать, о целых "эпидемиях" самоубийств, которые порой распространялись среди рабов — неважно, будь то рабы викингов в древней Скандинавии, или негры с американских плантаций. Викинги боролись с этой "напастью", угрожая убить всех родственников тех, кто покончит с собой. Американские плантаторы в аналогичной ситуации, использовали суеверность чёрных невольников. У самоубийц отрубали ноги, руки, половые органы, или головы — чтобы "на том свете" те оказались безногими, безрукими, кастрированными, или безголовыми. Так вот, мне лично довелось наблюдать нечто вроде такого же "поветрия". Особенно часто кончали с собой старики. В лагере даже шуточки появились специфические: "Куда дед пошёл — вешаться небось? Верёвку-то захватил? Смотри не забудь один конец к суку привязать — а то наебнёшься об землю, долго потом улыбаться будешь…" Прикатила даже какая-то комиссия из облцентра. Ходили, носами крутили, покашливали, порыкивали, рожи умные корчили. Специальные патрули стали по ночам все закоулки обшаривать, потенциальных самоубийц высматривать…

Но я кончать с собой не собирался. Ждал встречи с Севером.

<p>16</p>

И встреча не заставила себя ждать. Посёлок Касьян-Кедва, километров 70 от ближайшей станции Чинья-Ворык, на которой ещё не каждый поезд останавливается. Это в республике Коми, между Котласом и Воркутой. Глушь капитальная — даже самолёты мимо не летают. Визуально — никакого отличия от "обычной" зоны. Так же — забор в три ряда, вышки, вахта, бараки… Оказывается, там и была раньше зона. Потом её расформировали. Дабы не пропадала понапрасну столь полезная инфраструктура, расположили в этой глухомани колонию-поселение.

Проверки — три раза в день (в россошанском лагере — два раза). В посёлке как таковом — ни одного "обычного", гражданского жителя, за исключением дряхлого, седого как лунь, полупомешанного старика-сторожа, с вечно трясущейся головой. Когда-то сидел тут, да так и остался. Остальное население — менты (пардон — сотрудники администрации). Они сами сосланы — кто за что. Кто-то проворовался, кто-то спился, кто-то убил зэка где-нибудь в центральнорусской зоне (или подследственного — во время допросов). Не увольнять же, в самом деле, хороших людей за такую чепуху! Просто сплавили подальше от центра (и лишних глаз) — пусть хлопцы работают…

Немногочисленные дома утопают в сугробах — буквально в рост человека. В окружении угрюмого леса, в обществе полуодичавших собак, спивающихся отцов, вечно раздражённых матерей и вездесущих зэков, подрастают дети ментов. На выходе из посёлка — шлагбаум.

Вот тарахтит старенький автобус, которому предстоит сделать свой единственный в день рейс до Чинья-Ворыка. Немногочисленные пассажиры принарядились, в меру своего представления о прекрасном. Ну как же — в большой мир собрались! Почти что в Париж…

Худая, рыжая, лупоглазая дечонка, жмётся к отцу — майору администрации. Просительно гундосит, заглядывая в глаза: "Па — а ты жвачку мне купи-ишь?"

"А в рыло те не дать? Га-га-га!.."

— "Па — а шоколадку купи-ишь?"

"А може те по шее заехать? Гы-гы-гы!.."

Это папа шутит так. Весёлый мужик.

А вот идёт молодой оперок. Время от времени останавливает кого-нибудь из попадающихся навстречу зэков — и заводит совершенно бессмысленный разговор "за жизнь". Сам себе кажется ужасно хитрым, видящим всех насквозь. Вот только никто его даже слегка не побаивается — давно поняли, что полнейший дурак. Иногда он вдруг останавливается и с полчаса стоит неподвижно, часто-часто моргая. При этом всё величие его помыслов, сводится к решению вопроса — поесть дома, или сходить в столовую?..

Смотришь, под вечер, бредёт меж сугробами старый капитан, что-то бормочущий себе под нос. За ним, непонятно чего ожидая, трусит облезлый барбос. Так и движутся в сумерках две унылые фигуры — человеческая и собачья…

Надо сказать — зэки, пробывшие в этих местах более года, тоже постепенно переходят на "кубовое" мышление. Мужичок, отпахавший смену на лесоповале, рассказывает в бараке: "Я иду, иду — как плыву в снегу. Вдруг смотрю — вот она! Берёза! Ха-ха-ха!.." Слушатели столь же заразительно хохочут в ответ. Я смотрю на них с тихим ужасом — над чем смеются эти люди?! Какие мыслительные процессы происходят в их головах? Неужели я здесь таким же стану?..

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное