Пропавшая

Мы стаскиваем Шелби в яму и забрасываем вырытой землей. Потом осматриваемся в поисках листвы, палок, чтобы прикрыть ими сверху. Со стороны в этом месте заметен холмик, правда, совсем небольшой, так что, надеюсь, никто не заметит.

Пока мы едем домой, дождь прекращается.

Не доехав до наших домов совсем немного, Беа сворачивает к краю дороги и паркуется.

— А теперь что? — спрашиваю я.

Беа глушит мотор.

— Теперь за мной.

Оставив машину, мы, перепачканные, выходим на тротуар. В грязи у меня абсолютно все — одежда, руки, обувь, даже волосы.

Беа спрашивает, есть ли у меня отбеливатель. Есть. Кровь Шелби на дороге дождь уже успел смыть, поэтому о ней никто не узнает, а вот следы у Беа в багажнике остались — нужно их убрать.

— Где он? — спрашивает Беа, ускорив шаг.

Ноги у нее длиннее моих, поэтому, чтобы поспеть за ней, мне приходится почти бежать.

— В гараже.

Там мы с Джошем храним всю бытовую химию, чтобы дети или Уайат случайно ни на что не наткнулись.

Подходим к дому. Как это странно — стоять за его дверями в такой поздний час… Даже собственный двор не узнаю.

— Сходи возьми, — командует Беа. — Я тут постою.

Во дворе у нас много деревьев — району уже несколько сотен лет, и многие из них росли здесь еще до того, как выстроились дома. Густая листва — неплохое укрытие, так что нас наверняка никто не заметит.

Свет дома не горит, фонари над крыльцом — тоже. Наверное, Джош просто забыл их для меня включить. Как обычно. Сейчас далеко за полночь. Если б Джош вдруг проснулся, точно стал бы переживать, но спит он крепко. Гораздо вероятнее, что соскочить и искать меня может кто-нибудь из детей.

Интересно, как там сейчас Джейсон. Тоже спит? Или не смыкает глаз, волнуется, думает, почему Шелби до сих пор не вернулась с пробежки?

Тайком, не зажигая свет, я проскальзываю в гараж, привычным движением достаю отбеливатель и возвращаюсь к Беа. На улице, оказывается, очень холодно, а заметила я это только сейчас, когда адреналин понемногу стал отпускать. Меня начинает пробирать дрожь, а вскоре — буквально трясти.

Взяв отбеливатель, Беа говорит:

— Дальше я сама, а ты иди прими душ и ложись спать. И не забудь — никому ни слова, ясно? Никому.

Я предлагаю Беа помочь оттереть следы. Та отказывается и перед уходом велит мне снять одежду.

— Зачем? — недоумеваю я.

— Так надо.

И вот, стоя у себя во дворе, я без тени стеснения из-за сильного шока раздеваюсь до нижнего белья и отдаю свои испачканные грязью и кровью вещи Беа.

— Куда ты их денешь?

— Избавлюсь, потому что это улика, — отвечает Беа. — Иди домой, Мередит, к мужу и детям. Иди и забудь про сегодня.

Тут она поворачивается, и я едва успеваю поймать ее за руку.

— А если не смогу? — спрашиваю я. Ведь как забыть о сегодняшнем вечере?

— Придется, — высвобождая руку, бросает Беа и уходит.

Лео

Наши дни

На гипноз вместе с вами я не иду — папа отправляет в школу. Переживает, что начну отставать из-за недавних пропусков.

День проходит отстойно — собственно, как и все дни в школе. Когда я наконец захожу домой, то вижу вас на кухне — в этот момент ты за что-то просишь у папы прощения. Я останавливаюсь в дверях и с любопытством наблюдаю. Интересно, за что извинения? Вся такая маленькая, ты с опущенным взглядом ковыряешь оторванные и надкусанные заусенцы на пальцах.

Папа купил тебе новую одежду, и хотя размерчик подходит, толку от этого мало, ведь сегодня девочки твоего возраста такое не носят. Все потому, что папе пришлось искать вещи в отделе для детей, а не для подростков. На футболке у тебя панда с двумя радугами вместо ушей — Пайпер Ханака в подобном виде на публике точно не появилась бы.

— Простите, сэр… — повторяешь ты.

Папа отвечает:

— Не за что извиняться, ты ведь и сама не знала. Откуда тебе было знать?

В папином голосе слышится дрожь. Я его уже выучил: еле сдерживается, чтобы не заплакать. Он тянется к тебе, вроде как с желанием приобнять, но ты отпрыгиваешь и врезаешься в стол. Папа понимающе опускает руку: сейчас ты больше жертва насилия, чем его дочь, и прежней, возможно, никогда не будешь.

С тех пор как ты нашлась, папа сидит дома. Он взял на работе так называемые «дни без содержания», поэтому деньги ему пока не платят, хотя, по правде, у нас их и так достаточно. Папа — трудоголик. Когда вы с мамой исчезли, он предпочитал пропадать все время на работе, нежели сидеть дома со мной. Мы ни разу никуда не выбирались на каникулы, да и в принципе никак не развлекались. Он думает, что не имеет права чему-либо радоваться. Его «Пассату» с пробегом в сотни тысяч миль уже двенадцать лет, хотя он легко мог бы ездить на таком же «Мерседесе», какой только что купили соседи.

— Ты ни в чем не виновата, — успокаивает папа.

Я захлопываю дверь, специально с грохотом скидываю на пол рюкзак, чтобы вы услышали, что я дома, и прохожу в кухню.

— Ну и как? — спрашиваю и, взяв яблоко, вгрызаюсь в него.

В ответ молчание.

— Гипноз то есть, — чавкая, поясняю я, раз вы оба не отвечаете. — Как все прошло?