Пропавшая экспедиция

Как я и говорила, благодаря заступничеству дяди Жерара папа сохранил работу. Более того, по возвращении из Ирака, ему честно выплатили всю причитавшуюся сумму вожделенными чеками Внешпосылторга СССР, а их, к слову, за год с хвостиком, набежало порядком. Проблема состояла в том, что отоварить их было также непросто, как и обычные деревянные советские рубли. Так что бабушка, в который раз, оказалась права, ведь она же его предупреждала об этом еще накануне командировки в Ирак. Полки гастрономов зияли пустотой, как десны старателя с Клондайка после цинги. И, кстати, по большому счету, папа мог не опасаться волчьего билета, который грозился всучить ему особист иракской колонии советских специалистов. Этот самый билет, в самом скором времени, выписали сотням тысяч советских инженеров, один на всех, как приказ о демобилизации из рядов Вооруженных Сил, раз в полгода подписывавшийся министром обороны. Советская империя рухнула, а с ней посыпалась плановая экономика, увлекая за собой отраслевые министерства, общесоюзные главки и целые отрасли промышленности, которыми еще недавно так гордилась страна.

Папочка, оставшись не у дел и получив кукиш вместо компенсации, но не потому, что был евреем, ровно такой же кукиш суровая рыночная действительность свернула всем вчерашним технарям «единого и неделимого» вне зависимости от национальной принадлежности, трудоустроился в ларек, торговать сигаретами и спиртным. Большая часть товаров завозилась в страну контрабандным путем, проложенным оборотистыми комсомольскими вожаками еще в Перестройку, когда делались первые робкие шаги к пресловутым западным ценностям, демократии, свободе совести, свободе от совести, и всему такому прочему. Ларек крышевали чеченские уголовники, по совместительству воображавшие себя ваххабитами, наверняка, на основании вреда, наносившегося их контрафактной продукцией ужасного качества печенкам проклятущих кафиров. Зато папа мог не опасаться проверяющих из всевозможных фискальных инстанций, те обходили державшиеся чеченами ларьки десятой дорогой. Свободного времени у папочки стало — хоть отбавляй, сиди, торгуй, а не суши мозги, как прежде, когда он работал в КБ. Наверное, это и была его персональная доля той самой умопомрачительно прекрасной Свободы, что отломилась трудящимся Страны Советов с крушением тоталитарной системы. Папа таскал с собой в ларек книги и запоем читал. Чтение еще и помогало ему отвлекаться от мыслей о хозяевах чеченах, с которыми его столь неожиданно свела судьба.

Периодически из Парижа, как и обещался, названивал дядя Жерар. Они уговорились, папочка не будет тратиться на международные телефонные переговоры, тем более, нельзя ведь растратить то, чего нет. Мы неделями сидели на темных советских макаронах и, кстати, не воротили носов, напротив, тихо радовались в тряпочку, что, хотя бы чем-то набиваем животы. У других папиных коллег, кто не изловчился пристроиться хоть в какую-то коммерческую лавочку, не было и того, они вообще сидели на бобах или, не знаю, как мне еще выразиться, где, потому как никакие пригодные в пищу бобы у них на кухнях не ночевали. Бабушка, моя дорогая, ласковая и мудрая бабушка, все чаще заговаривала с папой о переезде в Израиль, но он ее, похоже, не слышал. Папа, как говорят, был на другой волне, его и бабушкины частоты не совпадали. За это бабушка сердилась на единственного сына, и в сердцах обзывала ИНОПЛАНЕТЯНИНОМ. Так и было в определенном смысле, уверяю тебя, моя милая Динуля. И, как ты, должно быть, уже догадываешься, планета, захватившая папочку в плен своей гравитацией и теперь цепко удерживавшая в объятиях, звалась ИШТАР. Как это могло быть, если мы влачили жалкое существование в Ленинграде, перебиваясь с хлеба на воду, почти как в блокаду, наверняка удивишься ты? Как он мог позволить себе вести себя столь безответственно по отношению к семье? А вот так, просто вел, и все тут. Бабушка каждый вечер заводила разговоры об эмиграции, а он оставался глух и нем. Между тем, надо было на полном серьезе превратиться в слепца, чтобы не видеть: уже стало очень плохо, а скоро будет и того хуже. Ежедневно отправляясь в свой табачный ларек, чтобы раздобыть нам какую-то еду, папа проталкивался через толпы демонстрантов, клюнувших на обещания очередного вора и болтуна, сносно научившегося развешивать клюкву на уши простофилям, готовым поверить, что ему ничего не стоит переделать Ленинград в Копенгаген или хотя бы Хельсинки, а всех нас, соответственно, в датчан или, хрен с ними, финнов. Хаос, наступивший на улицах и в умах, теперь пугал бабушку еще сильнее Гулага, потому что, по делу, Дина, Гулаг — никуда не девался, просто его временно перекроили в базар, чтобы каждый зэк сам добывал себе пайку, выстраивая персональные отношения с лагерной администрацией.