Пропавшая невеста

– Я… я не знаю, что вам ответить… – Эмили внимательно следила за тем, как художница нервно кусала нижнюю губу, как тревожно сошлись ее брови и задрожали руки. – Но… когда я еще учила Элизабет рисованию, ее отец очень строго следил за тем, чтобы она соблюдала хорошие манеры, как он это называл, и по его настоянию она каждую неделю писала бабушке с материнской стороны и еще каким-то богатым теткам, которых, судя по количеству писем, у нее было великое множество. Отец надеялся, что они помянут его дочь в завещании. Но Элизабет терпеть не могла им писать, жаловалась, что письма выходят одинаковые, ведь с ней не происходит ничего такого, о чем стоило бы рассказывать. Вот почему она оттягивала исполнение этой обязанности до последнего возможного момента, а потом садилась и строчила письма целыми пачками, ставя на каждом то число, какое следовало. Потом она отдавала их мне, я шла на почту и отправляла их, как положено. Ее отец так никогда и не разгадал ее секрета, зато самой Элизабет придуманная ею хитрость оказалась на руку: каждую неделю, пока все думали, что она пишет письма, она занималась совсем другими делами… хотя к нашей истории это не относится. Может быть, переехав к мужу, она так же писала и домой. Помню, в последнем письме она жаловалась, что дни тянутся, каждый похож на предыдущий, и только дети нарушают однообразие, но их то и дело приходится отдавать гувернантке.

– Но стала бы она писать два одинаковых письма сразу – вам и своей матери? – спросила Эмили. – И зачем ей посылать письма на свое имя из Хебден Бридж?

– Кто знает. – Изабелла растерянно покачала головой. – Элизабет – сложное существо, сила в ней мешается со слабостью, решительность – с уступчивостью. Я, например, помню, как она не любила, чтобы отец, наказывая ее за различные проступки – а это случалось часто, – видел ее слезы. И вообще, она терпеть не могла выказывать слабость. Вместо этого она совершала маленькие акты неповиновения, о которых знала лишь она сама. – Губы Изабеллы едва заметно изогнулись в улыбке. – Мы с ней часто называли друг друга «Разбойник» – это было что-то вроде дружеского прозвища меж нами, мы вообще были скорее как сестры, чем как учительница и ученица. Так что она нередко пересказывала мне те штучки и секретики, которые она вставляла в письма к теткам и о которых не знала ни одна живая душа, кроме нее и, разумеется, меня.

– Или ее мама, – сказала Шарлотта. – Ты помнишь, Энн, миссис Ханичерч рассказывала нам о том, что Элизабет в своих письмах часто упоминала лаванду? Это было скрытое послание, оно означало: «Приди и спаси меня».

– Помню, – ответила Энн. – Бедняжка Элизабет – но разве вам, своей подруге и наперснице, она не рассказала всю правду о своем браке? Фредерик Уолтерс сообщил нам, что вы и она были очень близки.

– Вы говорили с Фредди? – изумилась Изабелла. – Ну тогда вы и впрямь очень, очень хорошие детективы. Полагаю, он описал вам ту странную ситуацию, в которую его поставил мистер Ханичерч?

– О да, и мы, признаться, ничего не поняли, – кивнула Эмили, – кроме того, что слух об одном романе был, вероятно, предпочтительнее слухов о другом.

– О боже. – Изабелла отвернулась, и сестрам пришлось ждать, пока ее плечи перестанут вздрагивать, а дыхание выровняется. – Видите ли, может статься, что я – последний человек, которому Лиззи по своей воле открыла бы правду о своем браке. Я ведь уговаривала ее не выходить за Роберта Честера. Еще до ее замужества я слышала о нем много такого, что понимала – Элизабет будет лучше не замужем.

– Вот как? – сказала Энн и подалась вперед. – Вы так думаете потому, что сами не замужем?

– Отчасти, – ответила Изабель. – Я сама делаю свою судьбу, что для меня предпочтительнее брака с любым мужчиной. Но в том, что касается Лиззи, я убеждена: она рождена на свет для чего-то большего, чем просто быть матерью и женой. Она такая талантливая. Однако Элизабет решила иначе. – С этими словами Изабелла встала, подошла к сундуку, стоявшему у дальней стены, и задумчиво остановилась, положив руки на его крышку. – Дело в том, что Элизабет успела узнать любовь еще до того, как вышла замуж. Она испытала эту сладостную муку, эту непреходящую потребность в другом человеке – и хотела, чтобы это повторилось в ее жизни снова. Ухаживания Честера пробудили в ней надежду на возрождение страсти, и она стала представлять себе их брак как бесконечный, грандиозный любовный роман. Одним словом, как я ни старалась, отговорить ее так и не смогла – Лиззи решилась. Вот почему после именно мне она не могла признаться в том, что несчастна; ведь это означало бы признать мою правоту.

На миг установилась тишина, прерываемая лишь легким звоном фарфоровых чашек да птичьей песенкой за окном. Эмили подумала, что, чем больше они узнают об Элизабет Честер, те меньше она понимает эту женщину, да и вообще человеческое сердце. Что могло толкнуть ее на путь гибели – неоправданный оптимизм молодости? Или нечто иное, какая-то глубоко скрытая тяга к страданию, стремление расплатиться за былой грех?