Пропавшая нимфа

– Возьми!.. Посмотри!.. Это зажигалка… Ну, дотронься же до нее. Зажги! Заверяю тебя, это действительно всего лишь зажигалка… Не обожжет она… Ну! Вспоминаешь что-нибудь?

– Нет!

– И даже музей Лувра?

– Нет.

– Я подобрал ее возле твоего тела… Правда, ты не могла запомнить этого моего движения…

У него вырвался тихий смешок, и Рене не смогла удержать слез.

– Уйди! – сказала она. – Уйди.

– Возьми ее, – сказал Флавье, – она твоя.

Зажигалка блестела между ними, и этот блеск: разделял их. Та, которую видел Флавье, была Рене, Рене, страдающая зря. Зря! Кровь пульсировала в его висках. Неверными шагами он подошел к умывальнику и выпил немного тепловатой воды, пахнущей хлоркой. У него была еще масса вопросов к ней, которые копошились в нем, как черви, но он ждал… Сейчас он напугал Мадлен своим гневом и неудачными выяснениями. Но понемногу снова осторожно начнет расспрашивать о ее жизни. Он избавит ее от субстанции Рене, и настанет время, когда она, наконец, вспомнит. Он запер дверь на ключ.

– Я здесь не останусь, – сказала Рене.

– Куда же ты пойдешь?

– Не знаю, но здесь не останусь.

– Обещаю не приближаться к тебе. И не вспоминать больше о твоем прошлом.

Он слышал ее частое дыхание и знал, что она следит за каждым его жестом.

– Убери эту зажигалку, – сказала она.

Так же она говорила бы, если бы смотрела сейчас на какую-нибудь рептилию. Флавье подобрал безделушку и подбросил ее на руке.

– В самом деле?.. И ты не хочешь ее сохранить?

– Нет. Я только хочу, чтобы ты оставил меня в покое… Мне было достаточно несчастий во время войны. Если нужно, чтобы и теперь…

Из глаз ее покатились слезы, и она стала искать носовой платок. Флавье швырнул ей свой. Она сделала вид, что не видит его.

– Почему ты рассердилась? – спросил он. – Я не хотел быть неприятным, уверяю тебя. Ну, будем друзьями.

Он подобрал свой платок, сел на кровать и вытер ей лицо. Внезапная нежность делала его движения неловкими. По Щекам Рене продолжали литься слезы, как кровь из раскрытой раны.

– Послушай, у тебя нет для этого никаких причин, – умолял Флавье. – Ну разве это горе?

Он положил голову Рене к себе на плечо и стал тихо баюкать ее.

– Да, – признался он едва слышно, – бывают моменты, когда я себя не узнаю… Меня терзают воспоминания… Ах!.. Ты не сумеешь этого понять… Если бы она умерла в своей постели, мирно… я бы, конечно, страдал, но со временем, наверное, забыл… тогда как… в сущности, я могу тебе это сказать… Она убила себя… Бросилась в пустоту… Чтобы избегнуть, но чего?.. Вот уже пять лет, как я задаю себе этот вопрос каждый день.

Глухие рыдания снова сотрясли грудь молодой женщины, прислонившейся к нему.

– Там, – бормотал он, – все кончилось… Видишь, я рассказал тебе об этом. Ты нужна мне, детка. Ты не можешь покинуть меня, потому что на этот раз я умру. Да, я по-прежнему люблю ее. Тебя я тоже люблю. Такой же любовью, такой любовью, какой ни один мужчина не знал… Она была бы восхитительной, если бы ты сделала небольшое усилие… если бы захотела вспомнить то, что произошло… около колокольни…

Ее голова задвигалась, и он сжал руки сильнее.

– Позволь мне договорить… Я должен доверить тебе кое-что… нечто, понятое мною только сегодня…

Он нашарил кнопку и нажал на нее, чтобы выключить электричество. Тело ее давило на его плечо, но он не измелил положения. Так они и сидели в темноте, в которой были видны неясные очертания предметов, и где блуждали их мысли?

– Я всегда боялся смерти, – продолжал Флавье, и его голос казался лишь вздохом. – Смерть других всегда волновала меня, потому что предвещала мою собственную… нет, я не в состоянии объяснить это. Я должен был верить в христианского бога… Этот труп, зарытый в глубине ямы, камень сверху. А потом третий день… Как же я думал мальчиком об этом третьем дне. Однажды тайком пробрался к карьеру, и мой крик долго звучал под землей, но не разбудил никого… Было еще слишком рано… А теперь я верю, что он был услышан. Мне так хотелось этого! Если это правда, если бы ты пожелала… ты… тогда бы я больше не боялся… Забыл бы, что сказали врачи. Ты бы научила меня…

Он взглянул на лицо, прислоненное к его плечу: глазницы казались пустыми. Только лоб, щеки и подбородок слегка различались. Сердце Флавье было полно любви: он смотрел на нее и ждал слов. Рене открыла глаза, и те полыхнули зеленым. Флавье отодвинулся.

– Закрой глаза, – прошептал он, – не смотри на меня так.

Он не чувствовал больше своей одеревенелой руки. Эта часть его будто умерла. Он вспомнил, как, вытаскивая из воды отяжелевшее тело Мадлен, должен был бороться и за собственную жизнь. А ведь она знала секрет… Но его уже одолевал сон: он еще пытался говорить, обещать ей что-то, а сам незаметно погружался в дрему. Потом ему смутно показалось, будто она зашевелилась, вероятно, раздеваясь, и будто он сказал: «Мадлен… Останься со мной…» Он спал тяжелым сном и не знал, что при свете зари она долго смотрела на него мокрыми от слез глазами.

Проснулся он совсем разбитым, с больной головой. Услышал из ванной шум воды и пришел в себя окончательно. Потом встал. Дьявол! Он с трудом сделал несколько шагов.