Пропавшие наши сердца

Так что все это значит? – гадает Чиж, лежа в постели. Уже далеко за полночь, на нижней койке похрапывает и ворочается папа. Город спит, лишь нет-нет да взвоет во тьме сирена. Клянемся оберегать друг друга.

Чиж пробирается на цыпочках в гостиную и, спрятавшись за шторой, смотрит в окно. И видит лишь темные громады зданий, далекие огни фонарей, черную ленту улицы. Здесь только что положили новый асфальт, поверх нарисованного алого сердца. Ну и для чего было так рисковать? – думает Чиж. Ведь через пару часов от сердца и следа не осталось.

Да только никуда оно на самом деле не исчезло. Глядя на черный асфальт, Чиж видит перед собой сердце, ярко-алое, грознее львиного рыка.

Разве не было им страшно?

Чиж воображает себя на месте того безымянного художника. Крадешься на цыпочках по улице, дышать под маской жарко, будто ты, как дракон, изрыгаешь пламя, глохнешь от ударов собственного сердца. Дрожащими руками прижимаешь к асфальту трафарет, пшикаешь из баллончика, выпустив красное облако. И убегаешь, едва дыша от страха и едких паров краски, и прячешься за углом. Руки заляпаны краской, точно кровью.

И тут его захлестывают воспоминания. Потоком, словно выдернули затычку.

Когда он был маленький, они придумали с мамой одну игру. Еще до школы, когда мама составляла для него весь мир. Игру эту он любил больше всех и без конца упрашивал маму поиграть в нее. Была она секретной, знали о ней только он с мамой и затевали ее, когда папа был на работе.

Ты, мама, будь чудовищем. Я спрячусь, а ты будешь чудовищем.

Мама наклеивала на стены листы бумаги, и Чиж рисовал на них кошек – цветными мелками, наполовину высохшими фломастерами, огрызками карандашей. Кошки были совсем простенькие, кружочки с ушами, и все-таки кошки. По всей комнате. А когда рисовать ему надоедало, следовала вторая часть игры. В стенном шкафу была ниша – родители ее обнаружили, когда делали в доме ремонт. Совсем крошечная, ни то ни се – казалось бы, на что она годится? Но мама все-таки решила ее не заделывать, оставить для Чижа. Вышла отличная норка, как раз нужного размера; мама отгородила ее подъемной шторкой, положила туда подушку, одеяло и фонарик. Пещера дракона. Логово разбойника. А иногда – сундук, где прятался мальчик, который рисовал кошек.

Чиж залезал в нишу, задергивал шторку и громко зевал, потом ложился и начинал храпеть. Снаружи доносился леденящий душу рык, свирепое мяуканье. А Чиж за шторкой, укрывшись с головой одеялом, дрожал сладкой дрожью. Спустя минуты, дождавшись, когда все стихнет, он вылезал из своей теплой норки – сначала в чулан, потом в комнату, где на ковре лежала мама, скрестив на груди руки. Неподвижно, как мертвая. А у всех нарисованных кошек мордочки были перепачканы красным.

Чиж подбегал к маме, бросался ей на грудь, а мама стискивала его в объятиях, теплых и сильных, и тормошила, и смеялась. И всякий раз – секунда ужаса, когда Чиж видел маму на полу, и жаркая волна облегчения, когда она оживала. Снова и снова играли они в эту игру, снова и снова радовала его мама. Так давно это было, что успело забыться. Детский сад, новые друзья, новые забавы заслонили память об игре. А потом, когда мама ушла, он припрятал эти воспоминания вместе со всеми прочими и оставил в доме, где они раньше жили все вместе. Может быть, там – он не смеет даже облечь свою надежду в слова, – может быть, там он ее найдет.

Вот в чем он не признавался никому, даже Сэди: за эти годы он был там не раз. Оттуда до его новой школы всего несколько кварталов, и пусть после уроков ему велено идти сразу домой, иногда он задерживается, совсем ненадолго, чтобы пройти мимо своего бывшего дома, взглянуть на него одним глазком. Если он отклоняется от маршрута, то только за этим. Дорожные работы (скажет он папе, если понадобится) главную дорогу перекрыли, пришлось идти в обход. Или так: полиция всех направляла вкруговую, не знаю почему. Папа с этим не поспорит, он же без конца напоминает Чижу: не нарывайся, встретишь полицейского – обходи стороной.

Но папа даже не спрашивает, он свято верит в его беспрекословное послушание, и в такие дни – стоя на тротуаре и глядя на покинутый дом с закрытыми глазами окон – Чиж внутренне возмущается из-за этой папиной уверенности, что сын хочет только того, что положено.