Пропавшие наши сердца

Как-то раз они возились на грядке. Сколько ему было тогда – четыре? пять? Папа был на работе, мама в саду – полола, подстригала кусты, подвязывала к колышкам ветви, отяжелевшие от плодов. Чиж захлопнул заднюю дверь, а потом не смог открыть и разревелся. Не попасть им больше домой никогда. Ничего, сказала мама, слушай сказку. Мама часто рассказывала сказки за работой, когда Чиж копался рядом в земле, собирал палочки или валялся в траве возле ее ног. Жила-была ведьма, и был у нее заколдованный сад. Жил-был юноша, который понимал язык птиц и зверей. Давным-давно было на небе девять солнц, и жара стояла такая, что ничего на земле не росло.

В тот раз она вытерла замурзанную щеку Чижа и начала: «Жил-был мальчик, и однажды нашел он золотой ключик». Наклонилась, заглянула под камень у крыльца. Фокус-покус! Вот он, ключ!

Мама всегда ему что-нибудь рассказывала. Открывала путь волшебству, создавала мир, полный чудес. После маминого ухода Чиж перестал верить в небылицы. Призрачные, лживые сны, которые тают с первыми лучами рассвета. Теперь ему приходит в голову, что все-таки в них может быть доля правды.

Ключ он находит, хоть и не сразу. Вдавленный в землю, тронутый ржавчиной. Но вот он, здесь, у него на ладони – тяжелый, увесистый, настоящий. Привычно входит в замок, привычно щелкает, и Чиж, повернув ручку, отворяет дверь и переступает порог.

Запах в доме затхлый, нежилой. Воздух застоялся, не согрет людским теплом, но Чиж этого и ждал. Зато не ждал, что все окажется таким знакомым. Длинный узкий коридор между кухней и гостиной, где они с папой устраивали гонки заводных машинок, вделанный в стену кирпичный камин, крутая лестница, уходящая в темноту. Будто этот дом ему когда-то приснился и он знает здесь все, хоть и не смог бы нарисовать карту. Куда ни посмотришь, всюду воспоминания. Он помнит исчезнувшую мебель, громоздкую, внушительную – мамино любимое кожаное кресло, стеклянный кофейный столик, где они когда-то втроем играли в «Страну конфет». Он помнит, какой был в доме свет на исходе дня, перед сном, – теплый, золотистый, точно весь дом залит медовым сиропом.

Время в замке остановилось. В кухне дремала служанка с полуощипанной курицей на коленях. Повар храпел, занеся руку, чтобы дать затрещину поваренку.

Ау! – зовет Чиж, но никто не откликается.

Теперь здесь пусто, лишь пыльные лучи пробиваются сквозь щелки в задернутых шторах. На дощатом полу четкий прямоугольник – раньше тут лежал коврик. В камине белеет горка пепла, словно старые кости. Папа когда-то сложил сюда мамины книги и поджег с четырех сторон.

Нигде ее нет. И всюду она.

Взявшись за перила, Чиж взбирается по лестнице, оставляя на каждой ступеньке следы в пыли.

Наверху лестничную площадку освещают лишь тонкие лучи, что сочатся из-за плотных штор. Спальня родителей. Ванная; ванна с декоративными ножками вся в ржавых разводах. А в конце коридора – комната Чижа, с невиданной дверью о пяти углах, как раз под скошенный потолок. Чиж толкает ее – в комнате никого. В углу рама кровати без матраса – железный скелет. У стены напротив пустая книжная полка, комод с выдвинутыми ящиками. Чиж заглядывает в них по очереди – пусто. Одна оболочка осталась от его прежней жизни. Оживает давнее воспоминание, и Чиж проводит рукой вдоль дверного косяка, стирая с него пыль, – вот они, карандашные отметки, словно ступеньки лестницы, возле каждой – дата и две буквы. ЧГ. Чиж Гарднер. Его прежнее имя. Девяносто один сантиметр. Девяносто шесть с половиной. Метр шесть. Все вверх и вверх.

Дверь стенного шкафа открывается со скрипом. Пусто. На штанге сиротливо болтается проволочная вешалка. А вот и шторка, которая на самом деле дверца – потайная, бережно хранимая, даже друзьям он ее не показывал, берег для себя. И для мамы. Ничего здесь не изменилось, даже странно. Как будто этот уголок он сам придумал и оживил силой мысли.

Чиж осторожно отодвигает защелку, поднимает шторку, а за нею ниша, где с трудом поместился бы и пятилетний ребенок. Плюхнувшись на пол, Чиж просовывает туда голову и одно плечо, шарит вслепую вокруг. В его воспоминаниях это огромная пещера, а на деле всего лишь закуток, сейчас ему туда не протиснуться даже на четвереньках.

В нише он находит старый карманный фонарик, пробует включить, но батарейка, конечно, давно села. Потрепанная подушка. Что-то шуршит – целлофановая обертка от кекса, вся в пыли. И больше ничего. Как же это глупо – думать, что она сюда заходила.