Пропавшие наши сердца

Теперь ничей. Осторожно, не упади, здесь перила сломаны.

На верхней площадке она открывает дверь. Просторная комната, явно бывшая детская: когда она щелкает выключателем, вспыхивает лампа со стеклянным абажуром-клоуном. В углу стоит кроватка, незастеленная, с опущенным бортиком. Комнату она чисто вымела, но все равно здесь неуютно. Часть штукатурки обвалилась с потолка, обнажив тонкие планки, точно обглоданные кости. Окна затянуты черным.

Мусорные мешки, объясняет она. Чтобы света не было видно. Нужна осторожность – соседи думают, что дом заброшен.

Опустив на пол школьный рюкзак, Чиж поправляет пленку, натянутую на оконную раму. Сколько раз она сама так делала, заслышав с улицы шум автомобиля.

Я здесь для тебя все устроила, говорит она. На случай, если доберешься. Она разглаживает спальник, что разложен на диване у окна, взбивает декоративную подушку в изголовье. Прости, что кровати настоящей нет. Всяко лучше, чем на полу.

Чиж, дернув плечом, становится к ней вполоборота. Сквозь пленку на окнах с улицы просачивается далекий гул сирены, нарастает и вновь стихает. Будь все иначе, думает она, живи она все эти годы с ним, возможно, ей был бы понятней этот язык. Язык тех, чье детство на излете, – все ухватки и намеки, небрежность и недомолвки. Может быть, она бы научилась все это понимать. А Итан понимает?

Есть хочешь? – спрашивает она, и Чиж в ответ качает головой, хоть на самом деле наверняка голодный. Тогда просто отдохни, говорит она. А поболтать еще успеем.

Помолчав, она добавляет: Чиж, как же я рада, что ты здесь!

Когда он был маленький, то всякий раз заливался слезами, если кто-то плакал рядом. От некоторых песен его будто жгло огнем, и стоило пошевелить хоть пальцем, он еще сильнее мучился. Как жаль прощаться с дорогой из желтого кирпича! Как грустно в клубе одиноких сердец! Как тоскливо быть англичанином в Нью-Йорке! Музыка, нота за нотой, будто сдирала с него кожу, и обнаженные мышцы пульсировали, горели. Не надо, мама, рыдал он, выключи, и Маргарет в ужасе неслась к стереосистеме, нажимала на «паузу» и крепко обнимала Чижа.

Ее всегда поражало, каким он был жадным до впечатлений, как он всему удивлялся. Он рос тихим, наблюдательным ребенком, все впитывал в себя – добро и зло, радость и боль. Набухшие розовые бутоны вишни. Мертвого воробья на тротуаре, крохотного, скукоженного. Яркие краски воздушных шаров, рвущихся в бездонную небесную синь. До чего зыбкой была граница между ним и миром, все пропускала, словно сито. У Маргарет душа за него болела – как ему жить в этом беспощадном мире, если он человек без кожи, обнаженное маленькое сердечко, и любая мелочь может его ранить?

Мальчик с нею рядом выглядит как Чиж, говорит как Чиж, его лицо она узнала бы из тысячи. Но сейчас между ними встала преграда, мутная, словно слюдяная плита, и мешает его разглядеть, расслышать. Он будто держит ее на расстоянии вытянутой руки, а ближе не подпускает. Что-то в нем надломилось. Ах, Чиж, думает она.

Чиж выглядывает в коридор. Полумрак, лишь слабый отсвет-полумесяц на стене от лампы внизу. Чиж крадется на цыпочках мимо ряда темных комнат. Заглядывает в ванную: унитаз и раковина грязные, в зеленых разводах, под ванной пышным ковром разросся мох. Только одна из комнат выглядит жилой. В углу незастеленный матрас, рядом на полу настольная лампа без абажура. Мамина комната. Воздух пропитан резким запахом пота. Мама, которая сажала цветы на солнышке, а вечерами нашептывала ему сказки, стала вдруг незнакомкой, отшельницей из тени. Был бы здесь папа, он все бы объяснил. Помог бы разобраться, решить, что делать.

На лестничной площадке свет, проникающий снизу, кажется грязноватым, будто линялым, и всю дорогу до своей одинокой комнаты Чиж пробирается почти на ощупь.

Когда Чиж просыпается, Маргарет сидит на полу возле его постели на потертом ковре, поджав под себя ноги, и смотрит на него ласково. Кажется, она долго-долго им любовалась и терпеливо ждала, когда он проснется. И так оно и есть.

Сколько времени? – спрашивает он хрипло. Сквозь затемненные окна не видно, день сейчас или ночь.

Первый час ночи, отвечает она.

Она ставит перед ним кружку растворимого кофе. Чиж его не любит, аж скривился – никудышная она мать, кофе ребенку принесла, надо было что-нибудь другое, только ничего другого в доме нет. Она забыла, как надо, все забыла. Зато от кружки веет теплом и уютом – как раз этого ему не хватало в холодной комнате, и Чиж с трудом приподнимается, отпивает глоток. Пьет свой кофе и Маргарет. Горький, зато успокаивает, как мощное лекарство.

Газ отключен, объясняет она. Так что в доме нет ни отопления, ни настоящей кухни, только электроплитка. Зато воду и электричество пока не отключили, а это главное.

Что это за дом? – спрашивает Чиж, но она молчит. Придется сперва ему объяснить многое другое. С самого начала, напоминает она себе. Для того она его и вызвала сюда.

Чиж, говорит она, хочу кое-что тебе показать.