Пропавшие наши сердца

В университете занятия стали переносить, потом отменять. Общежитие затихало на глазах – родители забирали детей домой. От родителей Маргарет поступали невеселые вести: неоплачиваемый отпуск на заводе, пустые полки в магазинах. У меня все хорошо, уверяла Маргарет, я остаюсь, все в порядке, за меня не волнуйтесь. Осторожней там. Я вас люблю. А положив трубку, прочесывала коридоры общежития, ища, чем бы разжиться из мусорных пакетов. Одежда, обувь – даже если велика, все равно сгодится. Одеяла, книги, ополовиненные пачки печенья. Почти все комнаты были заперты, доски объявлений вытерты дочиста, лишь на одной нацарапано черным: «ВСТРЕТИМСЯ ПО ТУ СТОРОНУ». Маргарет провела пальцем по буквам: несмываемый маркер.

Спустя три недели в коридоре общежития ей впервые встретилась живая душа – Доми. Они вместе ходили на курс «Марксизм и литература двадцатого века» – в те еще времена, когда были занятия. Изысканная, многоопытная Доми, с подведенными глазами – стрелки будто рвутся в небо. Доми, от слова «доминировать», сказала она как-то, выгнув бровь. Сейчас, без подводки, глаза у нее стали огромными, совсем детскими – взгляд кролика, а не ястреба.

Здесь еще кто-то есть – значит, не я одна такая чокнутая! – говорит Доми. Идем. Пора.

У Доми был бывший, а у него девушка, а у той сестра с трехкомнатной квартирой в районе Дамбо. Теперь они жили там вшестером: сестра со своим приятелем в одной комнате, бывший с девушкой – в другой, а в гостиной – Доми на диване и Маргарет в спальнике на полу. Гостиная была такая маленькая, что когда они протягивали в темноте руки, их пальцы сплетались.

Все это Маргарет рассказывает Чижу в темном особняке, разматывая катушку с проводом, снимая красную изоляцию, под которой блестит медь. Движения ее быстры и отточенны, смотреть на нее все равно что наблюдать за работой часовщика. Чиж сидит напротив нее, обхватив колени, завороженный ее рассказом, ее руками. За окнами, затянутыми черной пленкой, в разгаре утро, Кризис давно позади, город ожил, а в комнате, где светит тусклая лампа, – островок тишины. Они сидят вдвоем в замкнутом мирке, прислушиваются.

У сестры с квартирой – одной из немногих счастливиц – до сих пор была работа. Работала она в мэрии – отвечала на звонки, выясняла, что нужно людям. А нужны им были жилье, продукты, лекарства, а заодно утешение и поддержка. Чем она могла им помочь? – добрым словом, обещанием передать их просьбы по нужному адресу. Дать другие номера, куда можно обратиться. В окна мэрии, бывало, летели кирпичи, а то и пули. Столы вскоре пришлось сдвинуть подальше от окон. Друг ее работал охранником в опустевшем небоскребе в центре Манхэттена, когда-то там бурлила жизнь и было целых три группы лифтов: одна для нижней половины, другая для верхней плюс скоростной лифт на последний этаж. Теперь всех сотрудников отправили по домам – кого в бессрочный отпуск, кого и вовсе уволили, и он обходил коридоры – восемьдесят этажей брошенных комнат. Там были компьютеры, удобные кресла, кожаные диванчики табачного цвета. Тем, кто сидел на них когда-то, доступ в здание был закрыт, а те, кто всем этим владел, отсиживались в своих домах на Лонг-Айленде, в Коннектикуте, в Ки-Уэсте – пережидали Кризис. Однажды, когда все остались совсем без денег, а есть хотелось, он пробрался наверх, стащил ноутбук, продал и приволок домой девять пакетов, набитых всякой снедью, таких тяжелых, что на ладонях у него остались отметины. Продуктов им хватило на две недели.

Бывший парень Доми и его девушка хватались за любые подработки: заколачивали окна разорившихся фирм, грузили в машины вещи тех, кто бежал из города. Он был коренастый крепыш, бритый наголо, она – рыжеватая, шустрая, оба легкие на подъем. В Куинсе закрылся склад – то-то они порадовались: целый месяц грузили на теплоход ящики и получали деньги, пока корабль не уплыл то ли на Тайвань, то ли в Корею, они не знали куда, – а склад стоял пустой и гулкий, и длинные солнечные лучи вспарывали пыльный воздух. Когда никакой работы не подворачивалось, они прочесывали улицы, искали, что бы сдать на переработку. Наведывались в богатые кварталы, где в мусоре попадаются сокровища, а хозяева смотрели на них сверху сквозь двойные стекла, как на ворон, клюющих дохлятину. Однажды в Парк-Слоупе у них на глазах из дома вынесли на носилках человека под белой простыней. Особняк его остался на время без присмотра. Когда стемнело, они вернулись, залезли в дом. Мебель и одежду к тому времени уже растащили, зато они выдрали из стен несколько метров медных труб и проводов, а девушка нашла серебряные часы – изящные, исправные, с гравировкой «А. от К.» – и нацепила, прежде чем умчаться в темноту. Совесть никого из них не мучила – во всяком случае, тогда. Что лучше – оставить вещи валяться без дела или превратить их в тепло, в еду, в веселую пьяную ночь в ожидании то ли конца Кризиса, то ли конца света? Выбор был очевиден.